Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь

День прошел буднично, если не считать бурной дискуссии ваучеристов вокруг старинной иконы. Ее приволокли два подозрительных типа, утверждавших, что «доска» шестнадцатого века. Скрипка тщательно обнюхал ее со все сторон, соскреб с угла слой краски.

— Рублев, о чем говорить, — издевался над ним Сникерс. — Или Феофан Грек.

— Но икона старинная, — мычал про себя Скрипка. — Мореный дуб.

— Да подделка это. Хороший реставратор за месяц десяток наштампует. Мореный дуб… Сам ты дуб дубом.

— Вообще что–то есть, — предположил со стороны Аркаша. — Краска в несколько слоев, не масляная. Дерево звенит.

— У тебя в башке, — не сдавался Сникерс. — Обычная сосна с деревообрабатывающего комбината. Полежала в специальном растворе и готово.

— А краска?

— Если надо, я тебе любой намешаю. Хоть на яйцах, хоть на цветочной пыльце, были бы знания и желание. Короче, кто хочет, тот пусть покупает. Настоящая икона шестнадцатого века стоит целое состояние, а ребятки просят за нее всего три лимона.

— Но мы же не знаем настоящей цены, — заартачился было один из парней. — Бабки нужны, вот и принесли.

— Слушай, брат, если бы ты был похож на дурака, я бы тебе поверил, — обернулся к нему Сникерс. — Но вы оба не те люди, чтобы не разбираться.

Этот аргумент оказался решающим. Ребята разошлись. Завернув икону в тряпку, типы потащили ее в центр юбазара. Спор вокруг необычной «доски» продолжался еще долго. Если бы Серж работал вместе с нами, а не ушел на квартирный рынок, то и разговоров не было бы. Он разбирался в иконах котом в сметане.

Как всегда, вечер подкрался незаметно. Коммерческие ларьки быстренько задраивали уставленные разноцветными бутылками и пакетами зарешеченные витрины толстыми деревянными, обитыми железом, щитами, в окнах домов напротив зажегся свет. Площадь перед базаром заметно опустела. Только на другой стороне трамвайных линий, где банковали колбасники, рыбаки и овощеводы, по прежнему толпился народ. Лана расчитала последнего клиента с баксами, задернула замок на кожаной сумочке и наво стрила лыжи к стоянке автомобилей. Закончив курсы водителей, она вместе с матерью совсем недавно смоталась в объединенную Германию к отчиму. Тот перебрался туда года три назад. До сих пор не устроившись, жил на пособие по безработице.

— Представляете, — удивленно всплескивала она руками. — Угощаю сводного брата мороженым, а он отказывается. Так привыкли на всем экономить, что даже подарки боялись брать, словно потом за них придется расплачиваться. Но квартира обставлена, машина подержанная есть.

— Значит, у нас живут побогаче, — усмехнулся Аркаша. — Наверное, ты вообще показалась им дочерью миллионера.

— Естественно. Мы взяли с собой четырнадцать тысяч марок. На эти деньги можно неплохо устроиться. Но все равно их оттуда палкой не выгонишь. В первую очередь культура поведения. Везде чистенько, уютненько, никаких пьяных и уголовных рож, не говоря о забитых полках и возможностях. Если найти работу, то будешь жить как у Христа за пазухой.

— Почему не осталась? Нашла бы себе кого.

— Для этого нужно время, — нервно вздернула подбородком Лана. — Мне и здесь неплохо. Квартира есть, машину сама пригнала через три границы. Я не собираюсь отказывать себе даже в мороженом.

Похолодало. Сняв табличку, я прошелся взад–вперед по нашему участку. Ребята разошлись, а моя новая знакомая все не появлялась. В лучах прожекторов тусклым светом светились золотые главы собора, изредка позванивали пустые трамваи. Наконец, из поредевшего строя колбасников на другой стороне трамвайных путей выскочила молодая женщина, торопливо зашагала в мою сторону. Фигурка ровная, сбитая, отянутая потертыми джинсами. Короткие темные волосы заправлены под спортивную шапочку.

— Заждался? — запыхавшись, спросила новая знакомая.

— Нет, только что снял табличку, — ответил я. — Распродалась?

— Ну. Завтра на вокзал пораньше. В камере хранения у меня еще одна сумка с колбасой.

— Давай сейчас сгоняем?

— Зачем ее туда–сюда таскать. Тяжелая.

— Тоже правильно. А как тебя зовут?

Она назвалась. Взяв у нее пустую сумку, я направился к автобусной остановке. Сколько в жизни было встреч с незнакомыми женщинами, казалось бы пора уж вести себя раскованно, но до сих пор в глубине души возникает чувство неловкости, заставляющее говорить отрывистыми фразами, избегать прямого взгляда. Даже в автобусе, стараясь не показаться назойливым, незаметно отодвигался в сторону вопреки желанию уставшей подруги. Она совершенно не знала города и после площади Ленина с огромным памятником вождю в электрическом свете не раз вопросительно посматривала в мою сторону. Я успокаивающе улыбался, вспоминая, что осталось в холодильнике из продуктов. По всему выходило, кроме чая с печеньем моей гостье рассчитывать не на что. Разве что телевизор уймет бурчание в животе. Не подавать же, в самом деле, на стол пакетный суп с куском хлеба и зубцом чеснока. Впрочем, недолго сварганить яичницу с луком. Яйца я, кажется, недавно покупал. Она при ее молодости переживет, а мне за долгие годы существования бобылем не привыкать. В крайнем случае, в комке на остановке можно купить ну очень большую плитку шоколада. Ничего, прорвемся, еще крепка коммунистическая привычка чпокать баб на дурнячка. Будем надеяться, что моя случайная пассия еще не успела поменять взглядов на жизнь.

Опасливо переступив порог квартиры, женщина задержалась у двери, дожидаясь, пока я зажгу свет. Я поспешно протянул руку к выключателю. Смущенно хмыкнув по поводу оставленных на диване газет и пепельницы с окурками, предлдожил пройти в комнату. Сделав еще один неуверенный шаг, она снова остановилась. Затем обернулась ко мне и засмеЯлась, показав ровные белые зубы:

— Все жду, когда раздастся выстрел.

— Не дождалась?

— Ы-ы. Не могу понять, с чего меня дернуло переться домой к ваучеристу. С какого бодуна. Возле подъезда только дошло, что среди ваших полно всякого жулья. Пришьют и скажут, что так и було.

— Ничего, все еще впереди, — успокоил я. — Ты пока располдагайся, а я включу телевизор и поставлю на плитку чайник. В октябре у нас, как сегодня, в к 4 вартире бывает прохладно, так что, не мешало бы согреться.

Смущенно покосившись в мою сторону, женщина прошла в комнату, опустилась на край дивана. Сумку зажала между ног.

— Много денег? — грозно сдвинул я брови. — Как посчитаешь — отдашь.

— Против ваших миллионов — копейки, — снова засмеялась она, сразу расслабившись. — Но мне действительно нужно подбить дебит с кредитом.

Забросив свой объемный кошель на ремне в шифоньер, я включил телевизор, прошел на кухню. Долго возился там, готовя яичницу, заваривая чай. Когда заглянул в комнату, хохлушка сгребала стопки сторублевок и другой мелочи, среди которой самой крупной купюрой была пятитысячная, обратно в сумку.