Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь

Перед самым праздником я увидел крутившегося невдалеке старшего сына Людмилы Антона. Подозвав к себе, с нетерпением начал расспрашивать об их жизни, о Данилке.

— Растет, — вежливо улыбался Антон. — По кроватке бегает.

— Не говорит еще?

— Нет, мама, папа, баба, «на» вместо «дай».

— Папа тоже? — обрадовался я. — А как Людмила? Замуж еще не вышла?

Никого у матери не было и нет. И не уезжала она никуда, бабка нарочно сказала, чтобы вы не приходили. Скандалов боятся.

— А теперь–то можно навестить? Соскучился. Я уж и курить бросил. Ты спроси у матери, если. Конечно, она думает отмечать Новый год дома.

— Дома, а где же еще. Ладно, спрошу.

Денег Антон не взял, умчался на рынок за покупками. Здорово успокоил он меня. Каждодневно преследовали навязчивые мысли, будто они уже опухли от голода. Оказалось, тревоги были напрасными. И Данилка растет, и Людмила ни о ком не думает. А сколько пришлось пережить, когда в мусорном баке напротив нашего участка кто–то обнаружил голенькое тельце закоченевшего довольно большого ребенка.

— Убить суку не жалко, — скрипели зубами ребята, пока милиция опускала трупик ребенка в полиэтиленовый мешок. — Вообще озверели бабы.

День прошел в повышенном настроении. Было предложение отдать шестьдесят пять чеков по тысяче реблей. Я отказался, надеясь еще если не продать подороже, то вложить в приватизируемые предприятия, дальновидно решив, что коли наметился спрос, то с расставанием со ставшим родным пакетом не следует спешить. Купил серебряного «кайзера» и тут же перепродал массивную цепочку за двойную цену. Оставлять себе хоть и красивый, но тяжеленный ошейник не имело смысла. Безвкусица. Даже для разбогатевших, в большинстве своем некультурных, лоточников, не говоря о «новых русских», качающих на бычьих шеях толстые золотые «веревки». С испанскими реалами связываться не стал. Да, золотые, да, восемнадцатый век, но слишком вид у них современный. Ни потертости, ни царапинки, будто только с матрицы. Примерил еще отличный модный костюм в крупную серую полоску. Он оказался сшит как по мне. Совсем недорого, за тридцать пять тысяч. От такого подарка отказался бы только дурак. И я спрятал его в сумку. В основном же пришлось работать на обычной мелочевке.

На другой день, где–то к обеду, подоспел Антон.

— Ну как? Потянулся я к нему. — Что сказала Людмила?

— Боится, вы опять начнете скандалить, — замялся тот.

— Да что я, зверь какой. Ну было, затмение нашло, теперь все позади. Данилку сто лет не видел. Принесу подарки, посидим, поговорим, отметим Новый год за банкой «Херши» и все. Спиртное брать не собираюсь.

— Я тоже говорил, она, ругаться, мол, начнете снова, — пожал плечами здорово вытянувшийся Антон. — Но вы все равно приходите. Мать я возьму на себе. Гостей мы никаких не ждем.

Покусав губы, я полдез было опять за деньгами, но Антон остановил:

— Не надо, вы лучше сами купите и принесете. Приходите, я с ней поговорю еще раз.

— Здорово против?

— Не так чтобы. Просто боится, я уже говорил. Ее еще никто не трогал, может, поэтому.

Антон убежал. Я долго думал, идти или не стоит. Вдруг Людмила за боязнью конфликта скрывает от сына, что хотела бы встретить Новый год в другой компании, а я со своими претензиями влезаю в ее личную жизнь. Сунешься вот так, а дверь опять как какому бродяге не откроют, и придется оплеванному возвращаться обратно. После такого отношения недолго и сорваться. Считай потом оставшиеся только на опохмелку копейки.

— О чем задумался, детина? — толкнул плечом Аркаша. — Это Людмилин сын приходил?

— Он. Навязываюсь в гости на встречу Нового года.

— Ну и как, пустят? Или снова от ворот поворот?

— Антон говорит, что Людмила до сих пор боится, как бы я чего не натворил. Но сам приглашает.

— А ты зайди посреди дня, сейчас, например. Сына проведать имеешь полное право. Она, само собой, пусть ведет себя как хочет, но Данилка твой. Ты же не сдернул, как ее первый, наоборот, тянешься. Продукты носил, деньги давал. На ее месте другая за счастье считала бы.

— Зато она не считает, — отходя от Аркаши, покривился я. Действительно, тупая, сосала бы потихоньку, как другие…

Но настроение от неприятных мыслей не испортилось. У них все нормально, и это самое важное, остальное можно пережить. Как сказал бы Скрипка, деньги будут целее. Ничего, первый контакт налажен, глядишь, после праздника станет покладистее. Время заплечивает все, даже душевные раны. Да, можно считать, что это отказ, но делать из нкего трагедию не стоит.

В обед принесли большое, два на два метра, писаное маслом по холсту художественное полотно. Картина оказалась старинной, краска в некоторых местах осыпалась. И все равно рисованный с возвышенности утренний пейзаж завораживал натуральностью, широтой, раздольем. Внизу медленная река, за ней заливной луг, а дальше березовые рощи, сосновые боры с золотыми куполами затерянного в них монастыря. Красота непорочная. Бабы с мостков полоскают белье, в примостившейся слева крохотной деревеньке на другой стороне реки по единственной улочке бредет пастух во главе стада из пяти коров. Над всем этим лазурное небо с парой ватных облачков. Ни фабрик, ни машин, ни мошкариных людских толп. Тишина.

— Где–то должна быть фамилия художника, — водил длинным носом по краям картины Скрипка. — Не может быть, чтобы ее писал неизвестный.

— Ты имеешь ввиду Эрнста? — подковырнул Аркаша. — Тогда посередке возвышался бы огромный фаллос, и по бокам пара мясистых грудей с коричневыми сосками.

— По моему, Неизвестного ты спутал с Кустодиевым, — возразил я. — Это у него бабьи телеса переползают через края полотен, а мужские морды с похмелья не опоносишь.

— Видали, как писатель оценивает истинное искусство! — притворно возмутился Аркаша. — А мы считаем этого пошляка интеллигентом, членом многочисленной секты тонких ценителей прекрасного.

— Он и есть член, — буркнул Скрипка, ставя картину «на попа». Обернулся ко мне. — Ты, член, как по твоему, чьей кисти может принадлежать это бессмертное творение?

— Шишкину точно нет, — ответил вместо меня Сникерс. — У того медведи давно бы задрали вон тех коров. Саврасову, если.

— Не знаю, — задумчиво ответил я. — Но картина хорошая. Если бы краска не осыпалась, стоило бы смело предлагать в любой музей, пусть даже художник и самоучка. А так, реставрация обойдется в копеечку.

— Ты прав, художник самоучка, — кивнул головой принесший картину высокий, интеллигентного вида, мужчина. — Пейзаж писал мой прадед, крепостной князей Оболенских из их имения под Козельском. Монастырь с куполами — ныне возрождаемая знаменитая Оптина Пустынь, где не раз бывали Толстой, Тургенев, Достоевский. За вот этими сосновыми борами имение Гончаровых, дочку которых в свое время взял в жены Пушкин. А с обрыва над рекой, откуда рисовал художник, козельчане обливали кипящей смолой орды Батыя.