Владимир Лорченков - Табор уходит

Барак Обама ласково улыбается мне и треплет по плечу, слегка наклонившись с высоты роста звезды НБА.

 Запомни этот день, парень, — говорит он мне.

 Я запомню, — обещаю я, тем более, что я и впрямь намерен это сделать.

 Ну так запомни его хорошенько, — как и все политики, он одержим собой и не замечает собеседника.

 Это будет самый знаменательный день современной истории, — предрекает он.

 Свобода и всеобщее благоденствие войдут сегодня в мир через эту дверь, — показывает он на массивную дубовую дверь.

 И ты будешь счастлив рассказать потомкам, что именно тебе довелось распахнуть эту дверь для мира, — говорит Обама.

 Не так ли? — не забывает он подкрепить вбиваемые в меня истины простейшей уловкой из книжки Карнеги.

Ничего особенного сегодня не должно произойти. Они собрались, чтобы принять резолюцию по Ирану или Северной Корее или еще какому–то захолустью. Но политикам всегда кажется что любой их вздох — судьбоносный. Вдобавок это «не так ли»… Внушайте человеку какое угодно дерьмо, главное, не забывайте завершить это вопросом «не так ли?». Любой психолог знает этот дешевый трюк. Это для вашей психики вроде десерта для желудка. Закрепляет в рецепторах чувство насыщения. Вызывает слюноотделение. Способствует перевариванию пищи. Вопрос «не так ли» — то, что нужно в конце любого утверждения. Не так ли?

 Не так ли? — снова спрашивает меня Обама с улыбкой.

Да, господин президент, киваю я. Так ли. Это будет знаменательный день.

Сильвио Берлускони подталкивает меня плечом. Он ничего не говорит. Просто подмигивает мне так, словно мы с ним вчера вместе жарили выводок молдавских проституток где–нибудь на даче под Венецией. А ведь я вчера никого ничего не жарил, если не считать отбивных для банкета. Весь день, вечер и часть ночи я драил этот коридор. Путь, по которому пройдут они.

Так что Сильвио Берлускони зря мне подмигнул. Он ведь жарил молдавских проституток на даче под Венецией без меня.

— Доброе утро, сеньор, — вежливо говорю я.

Уже в его спину. Аристократы, они такие. Я пожимаю плечами и поворачиваюсь лицом к коридору. Он уже заполнен. Вавилонское столпотворение рас и языков в одном отдельно взятом предбанничке. Пан Нги Мун, ну, или Пги гун Дан, или Дза Бу Дан, — хотя, как вы понимаете, я ерничаю, потому что отлично знаю, как зовут моего босса Пан Нги Муна, — вежливо и церемонно кланяется мне, после чего идет вперед. В его руках папочка, на виске — наушник. Я подобострастно придерживаю перед ним дверь.

 Добро пожаловать в самый знаменательный день современной истории, — шепчу я генеральному секретарю ООН.

Если бы он меня слышал, то был бы доволен. Но Пан Нги Мун уже пропал где–то в огромной чаше зала заседаний ООН. С экранов телевизоров она видится чем–то вроде зала заседаний огромного инопланетного корабля. Сотни наушников. Специальные стулья. Амфитеатр. Трибуны. Подсветка. Проекторы. Ноут–буки. 22 век.

Но это всего лишь цирк.

Потому что амфитеатр придумали 3 тысячи лет назад. Еще древние греки распевали в амфитеатрах оды богу алкоголиков Дионису своими козлиными голосами. Ноут–буки выглядят солидно, лишь когда вы не видите их экранов. Нередко я, когда заходил в зал с подносом с водой или кофе, замечал открытые окна порно–сайтов. Объявления о купле–продаже домов. Желтые газеты в интернете. Матовый в экране телевизора пол, навевающий мысли о каких–то инопланетных люминесцентных материалах, оказывается простым ламинатом, и он бликует из–за ламп дневного света. Из–за этого в ООН у всех прищурены глаза и вид ужасно измученный и умный. Единственный здесь человек, у кого вид такой по объективным причинам, это я.

Ведь я — единственный, кто работает в ООН.

Пусть они того и не знают. Для меня, впрочем, это не имеет никакого значения. Я придерживаю двери, ведущие в зал заседаний. С той стороны — чаша зала и вспышки фотокорреспондентов. Здесь — полумрак, тишина и коридор, заполненный не совсем людьми. Полубогами.

Мимо меня идут повелители мира.

Вот шагает в своем идиотском балахоне Каддафи. Неподалеку, стараясь с ним не столкнуться, Браун. Хитрый англичанин делает вид, будто они не знакомы с ливийцем. Прошли. Теперь я вижу здоровенного рыжего детину со счастливым и веснушчатым лицом идиота. Пари держу, австралиец.

 Доброго денька, босс, — говорю я ему, широко осклабившись.

Он расцветает. Все они, в сущности, большие напуганные дети, которые понятия не имеют, что делать с этим сраным миром, которым они, по стечению обстоятельств, повелевают. Так что их нужно подбодрить и утешить. Капелька дома, что может быть лучше? Я думаю об этом и едва успеваю придержать дверь для немки. Она новенькая, фамилия, что ли, Меркель.

 Доброе утро, — говорю я ей.

 Прекрасно выглядите, — вру я.

Ведь выглядит она, прямо скажем, ничуть не лучше, чем телевидение ГДР, откуда эта самая Меркель родом. Но немцы народ доверчивый. Она довольно кивает, поправляет то, что должно было быть прической, и выходит в зал.

 Удачного дня, мадам канцлер, — говорю я ей вслед.

За ней широким шагом — что вообще многим людям малого роста свойственно, — поспевает президент Дмитрий Медведев. Доброго утра, господин президент, приветствую его я. Привет, земляк, корректно, но дружелюбно — как их, президентов, учат, — приветствует он меня. Я не совсем ваш земляк, говорю я. Я из Молдавии, добавляю я. Ничего, все равно земляк, с отеческой улыбкой говорит премьер Путин, который догоняет своего коллегу. После чего добавляет:

 Мы ведь все представляем один и тот же, по сути, народ…

 Ведь распад СССР был глобальной геополитической катастрофой своего времени, — горько повторяет он свои телевизионные выступления, и у меня на секунду возникает ощущение, что уж этот–то выделяется на фоне своих пластмассовых коллег.

 Так точно, господин президент, — говорю я.

 Не так ли? — добавляет он, и ощущение пропадает.

Я жму руку Владимиру Путину, и Саркози, следующий за ним, и не желающий отставать — у нас в кулуарах поговаривали, будто француз ужасно завидует популярности Путина, — тоже хватает меня за кисть.

 Бон жур, мосье президент, — говорю я в нос.

 Привет, — говорит он с восторгом.

Французы обожают, когда вы — к месту, или не к месту, — вставляете в речь хоть пару слов на французском. Они ужасные шовинисты, эти французы. Именно поэтому они и придумали свободу, равенство и братство. Чтобы комплекс вины не мучил. За Саркози следует эта его, новенькая. Рослая девица в шляпе. Я низко склоняю голову, и восторженно округлив глаза, расплываюсь в улыбке. Саркози счастлив. Облизывайтесь, глядя на задницу жены француза, и он простит вам все. Самое главное, — это дает ему возможность открыто облизываться, глядя на задницу вашей жены. Я давно это заметил.