Борис Кригер - Кружение над бездной

— Такая прелесть эти немцы! — говорил он Герберту по телефону. — Такие культурные, обходительные, образованные…

— Да, действительно замечательная нация…

А ты не выяснял у моей мечтательной нации, какая муха их укусила шестьдесят лет назад?

— Видишь ли… Такая исключительная нация, а их унизили после Первой мировой. Кроме того, рассказы белогвардейцев о зверствах евреев–коммунистов, да и засилье банкиров, промышленников той же масти…

— Ты понимаешь, что говоришь словами «Майн кампф»? — спросил Адлер.

Друг немного смутился и решил свести всё к шутке. Но как естественно в него проникли эти аргументы! Лучше бы люди были совершенно безмозглыми комками фарша, чем такими мыслящими бодрячками.

Буквально на следующий день:

— Поехал посмотреть собор… А союзники его почти весь разбомбили. Варвары…

— Это союзники–то варвары? Немцы же им пол-Лондона снесли!

— Я вообще не понимаю, что было делить двум арийским народам…

Наверное, он шутил. Друг очень умный и все время шутит. Как там у Борхеса? «К выдумкам диктатуры неприменимы слова «вера» или «недоверие»; они относились к промежуточному уровню существования, прикрывая или оправдывая пакостную и людоедскую явь». Так по Борхесу и получился из друга «полугерманец–полуиудей, с его печалью, пылом и смешком».

Воистину, мысли далеко заводят. Уже и околица осталась позади. Темнеет лес, и его колья пронзают надлежащие тучи, а те кровоточат едва просочившимся дожем. А мы всё следуем и следуем впотьмах, и чаща смыкается над нашими бедовыми головами. Но ты «не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем…», ибо дальше следует лишенный рек и иссушенный горячими пыльными ветрами ад. В него мы входим незаметно. Вообще, если бы сатана подкрадывался явно, предъявляя визитную карточку, он давно потерял бы свои завоеванные позиции. Он обволакивает нас непринужденно, пытает слух воистину красивой и поблескивающей в лучах правды логикой. А там целые Галереи символов. И попробуй отличи, что от Господа, а что от лукавого. Почему намеки? Зачем сны? Господь не желает говорить с нами на нашем языке. Он учит нас Своему. Естественные понимания слишком просты, чтобы вместить в них много смысла? Поэтому Господь учит нас Своему языку, через который мы сможем понимать несравненно больше? Но мы ничего не понимаем! Мы никогда ничего не понимали!

На днях Герберт Адлер что–то оплачивал в кассе, и продавщица угадала, о чем он хотел ее спросить. Он пошутил, что в ответ попытается прочесть ее мысли. Она сказала: «О! Не заглядывайте в мои мысли! Там такой ужасающий мрак!» Чистенький халатик. Пристойный, неинтересный вид. А внутри мрак! Как такое? Зачем?

— А я что? А у меня не мрак? Кто глаголет моими устами? А ведь следовало бы давно уже себе на носу зарубить: «Молчи, если не уверен! Молчи, если не в духе! Молчи, если нет мира в сердце! Молчи, если это принесет кому–то вред!» А я все глаголю и глаголю… Зачем?

Проблема истинной веры и писательства не нова. Как все ополчились на Гоголя, стоило ему заговорить о Боге и вере. Недаром он писал: «Бог милостив. Не он ли сам внушил стремленье поработать и послужить ему? Кто же другой может внушить нам это стремленье, кроме его самого? Или я не должен ничего делать на прославленье имени его, когда всякая тварь его прославляет, когда и бессловесные слышат силу его? Мне ставят в вину, что я заговорил о Боге, что я не имею права на это, будучи заражен и самолюбием, и гордостью, доселе неслыханною. Что ж делать, если и при этих пороках все–таки говорится о Боге? Что ж делать, если наступает такое время, что невольно говорится о Боге? Как молчать, когда и камни готовы завопить о Боге? Нет, умники не смутят меня тем, что я недостоин и не мое дело, и не имею права: всяк из нас до единого имеет это право, все мы должны учить друг друга и наставлять друг друга, как велит и Христос и апостолы. А что не умеем выражаться мы хорошо и прилично, что иногда выскочат слова самонадеянности и уверенности в себе, за то Бог и смиряет нас, и нам же благодетельствует, посылая нам смирение».

Иногда, чтобы понять состояние собственного духа, нужно писать. Ибо внешне все спокойно и благопристойно. А тут вдруг такое на бумагу выплеснется, что и не знаешь, откуда оно пришлоХватит во всем обвинять туманное бессонное подсознание. Легко все сбросить со счетов. Мол, живет в нас этот вольный безумствующий демон, и имя ему Подсознание. Просто и удобно. Поделать с этим бесом нечего. Молитвы не помогают. Батюшка бессилен. Кто–то сказал: «Слова бессильны, от них остаются одни лишь восклицания». А кто–то другой добавил: «Человек бессилен перед липким страхом». Ничего не попишешь, такова наша природа. Мрачная и неуместная.

Сны чаще всего вызывают чувство досады. Несмотря на то что словно бы отрезвляешься предутренним всплеском бодрствования, все же там, позади, зиждется нечто досадное и непокорное, как родительский упрек, как взгляд исподтишка.

Нам не дано управлять своими снами, и в них выплескивается все ничтожество нашего брожения по тропам осеннего мира. И мыслящий ли ты человек, или так, распустившийся недоумок, — не важно. Сны обволакивают тебя своей блеклостью и неразрешимостью. Давно ли вы получали удовольствие от сна? Я имею в виду не сам процесс отдыха, а его содержание?

Почему наши сны не полнятся надеждами, радостью, смехом? Нет, что–то серенькое, отталкивающее селится и гнездится там, и быстро хочется забыть его, но ощущение растерянного опустошения остается на все утро, если не на целый день.

Нужно больше смешить себя и других. Может быть, тогда неприятное присутствие снов отступит или наполнится светлым, веселящим содержимым!

Герберт Адлер давно хотел решить для себя, какие закономерности присущи смешному. Ведь ясно, что шутки, остроты, приколы можно классифицировать и выяснить, почему они вызывают смех. Умеющий смешить имеет безусловное преимущество. Ведь смех вызывает у человека чувство удовольствия, причем не простого физиологического, но и душевного, интеллектуального, если хотите.

Итак, хочешь привлечь внимание — научись шутить. Говорят, что смехом можно разрешить то, что иначе осталось бы неразрешенным. Однако не бывает смеха просто так. Во всякой шутке должна присутствовать жертва. Пусть даже неодушевленная, но жертва. Без жертвы шутка невозможна. Может быть, поэтому смех считается грехом… Существуют ли безобидные шутки? Всегда, пусть с натяжкой, можно найти жертву.

Жертва — это старая валюта обнищалого мира. Без жертвы мы не можем. Все кажется тусклым и недостаточно пикантным на наш человеческий вкус, а тяжеловесность наших взглядов часто облегчается слезами, приносимыми в жертву обезлуненной ночи.