Борис Кригер - Воспоминания Жанны Кригер

Помню, что в этом доме было много комнат. И вся родня из Москвы, других мест, где жили родственники в эвакуации, приехала к нам. Помню, одна комната была полностью завалена чемоданами. Какое–то время здесь даже жила жена папиного племянника, советского комдива…

Что меня удивляет в судьбе отца? Вот и сейчас еще нередко читаю, что всех, кто приезжал из–за границы, сразу сажали. А его не тронули. Массовые репрессии прошли, не затронув нашей семейной жизни, если не считать дальних родственников. Но однажды в доме появился несчастный мужчина. Худой, изможденный, в оборванной одежонке. Откуда взялся — секрета не составляло. Освободился из лагерей. И мама побежала по соседям, чтобы собрать для него хоть что–нибудь. Накормили, кое–как приодели, и он ушел своей дорогой. Но появление его осталось в моей памяти на всю жизнь…

Как папу назначили главным энергетиком, так он почти до конца войны и работал в Ишинбае. До самого 1944 года, когда, видимо, пришло время планировать Ясско — Кишиневскую операцию. Тем трагичнее восприняла мама сообщение о том, что отца срочно вызывают на Лубянку. «Все, — подумала, — это конец!»

Могу себе только представить, что думал в то время отец. Тем более там, в Москве, когда его пять дней никуда не вызывали. Зловещая такая обстановка не каждому по силам. Но вот пригласили для беседы. Оказалось, что в нем нуждаются как в специалисте. Сказали, что в четыре часа ночи ему предстоит сесть в самолет и полететь в Румынию. Надо будет пролететь над Цинтой, над Плоешти и показать, то есть нанести на карту, все нефтепроводы, где и как они расположены. Это он, конечно, знал подробно. Еще бы, ведь отработал там двадцать лет!

Напомним, что события происходили в то самое время, когда исход войны уже вряд ли у кого вызывал сомнение. Два года армия СССР вела тяжелейшие бои, освобождая территорию страны от гитлеровских головорезов. Кровопролитнейшие бои шли на протяжении всей огромной линии фронта, протянувшейся от Баренцева до Черного моря. Начавшись у стен Сталинграда, разгром фашисткой военщины был неотвратим. Произошли самое крупное в мире танковое сражение на Курской дуге, прорыв ленинградской блокады, другие крупнейшие операции, каждая из которых завершалась полным разгромом гитлеровской военщины.

Но враг еще был достаточно силен, оказывал остервенелое сопротивление. Особенно оно усилилось, когда линия фронта перешагнула границу СССР. Наконец линия фронта приблизилась к румынским нефтепромыслам. Они питали силы вермахта энергией и по этой причине считались ахиллесовой пятой всей гитлеровской Германии. И авиация, и танковые армии, и все прочее получало топливо из Румынии… Отнять эту базу означало лишить вермахт авиации, танков, военного флота…

По рассказам отца, полет над Плоешти и Цинтой проходил на самолете «У-2» — довоенная стрекоза. Летели очень низко, и он рисовал, рисовал и рисовал нефтепроводы… Потом вернулся в Москву, а после благополучно добрался до дому. Представляете, сколько было радости! Считали, вернулся с того света. Это живя в Европе, можно было не знать, что такое Лубянка. А тут уже кое–что понимали.

Вскоре началась знаменитая Ясско — Кишиневская операция. Все нефтепроводы были уничтожены. Двадцатитрехлетний король Румынии Михай Гогенцоллерн — Зигмаринген мучительно искал способ, как выйти из гитлеровской коалиции, чтобы спасти свой народ от гибели в бесперспективной войне. После Ясско — Кишиневской операции он арестовал генерала Антонеску — гитлеровского лакея, и развернул румынскую армию против бывшей союзницы Германии. Надо ли говорить, как это ослабило Восточный фронт вермахта? Таким образом, сам Михай и его страна стали союзниками СССР. Сталин даже наградил короля орденом Победы.

Возможно, все это произошло бы в любом случае, но Ясско — Кишиневская операция ускорила события. Отца направили на работу в освобожденную Кубань, главным же энергетиком, на Грозненское месторождение нефти. Все было оформлено, как положено, переводом министерства. Он приехал, начал работу. Поселились мы в станице Апшеронке, в Краснодарском крае, где прожили до 1947 года. Затем папу перевели в Туапсе, на нефтеперегонный завод. Там строили порт, где откачивалась нефть на вывоз за рубеж. И сразу же, как только его перевели туда, — наградили медалью. Я ее видела, но названия не помню, кажется, «За трудовую доблесть».

Стала я приставать к нему, за что дали медаль. Только отмахнулся: «Ну, надо было, и — дали…» Он не любил рассказывать о себе. Даже историю с Лубянкой я узнала не от него, а от мамы. И тут я вспоминаю опять того человека, что пришел к нам после лагеря. Как мама побежала по соседям собирать для него одежду. А сама всё плакала. Я к ней: «Мам, ты чего плачешь? " «Ой, — говорит, — папа мог оказаться точно в таком положении!»

Так мы и жили в Туапсе. Война кончилась, надо было восстанавливать разрушенные города и села, мужчин всех повыбили на фронтах. Работали в основном женщины, как правило, не имевшие никакой профессии. И тут папа проявил инициативу. Открыл рабочие курсы, стал учить рядовым специальностям паро–силового хозяйства, даже крановщиков подъемных кранов. Причем программы обучения разрабатывал сам. Они сдавали экзамены и получали специальности, позволявшие им заменить мужчин. Именно по этой причине к нему в городе относились очень тепло. Потому что он многим помогал. Это ведь очень серьезное дело — в страшные послевоенные годы дать в руки вдов, подростков профессию, которая, по сути, помогала им выжить. В этом городе папа и умер.

Папин дядя, Михаил Яковлевич Берзон, тот самый, который показывал ему в Швейцарии Ленина, был коммунистом, и не рядовым. Поэтому в первые несколько лет он был послом СССР в Швейцарии. Потом стал директором историко–архивного института в Москве (теперь он называется Российским гуманитарным университетом, там учатся дети мафиози). Дочь дяди Михаила Ида, моя двоюродная сестра, заведовала там кафедрой латино–американских стран. Союз еще был закрытым, но она ездила в разные страны, ее пускали. Квартира ее так и сияла экзотическими предметами ритуальными масками разных племен из латино–американских стран.

Там, в экзотической квартире, я услышала довольно занимательную историю, до поры составлявшую семейную тайну. Оказывается, когда дядя Миша работал в Швейцарии, он не вел затворнический образ жизни, несколько отклонялся от требований власти, хотя и держал это в строгой тайне. Однако шила в мешке не утаишь, через многие годы стало известно, что у него в Швейцарии сложилась вторая семья. Родилась дочка. И вот, уже во времена хрущевской оттепели, когда стало возможным ездить за рубеж и приезжать из–за рубежа, в дверь Идиной квартиры постучалась молодая женщина и говорит: «Я — Берзон! Пришла посмотреть, где жил мой папа». Вот подарочек! Столько лет люди платили за связь с заграницей своими жизнями, а тут стоит близкая родственница! Как тут не испугаться: оттепель–оттепелью, но власть все равно непредсказуема. Поди узнай, что у нее на уме!