Эльдар Ахадов - Северные рассказы и повести

И жара летом здесь стоит такая, что совершенно спокойно в открытом грунте вырастают и арбузы, и дыни, и гигантские тыквы, и вишня, и абрикосы… А уж о помидорах что говорить? Агромадных размеров сочные местные помидоры, никакому Узбекистану с ними не сравниться! Вот же повезло будущему вождю мирового пролетариата! Он ведь и жену сюда перевез, и тёщу, и служанку на зарплату «царского изгнанника» нанял! Здесь ему: и грибы–ягоды, и охота, богатая добычей, и коньки зимой, и пляжи летом — кто б нас так удачно сослал, в ножки бы поклонились. В швейцариях–то Ульяновым явно было куда тяжелее.

Первые сведения о выращивании в здешних краях помидоров относятся к концу XIX века. Жил в те времена такой замечательный минусинский огородник по фамилии Старухин. Именно он и вывел свой особый сибирский сорт, отличающийся прекрасным вкусом, хорошей урожайностью и крупным размером. Самый увесистый помидор, который ему удалось вырастить, достигал 43 сантиметров в диаметре и весил 745,5 грамм.

С тех пор местные огородники шагнули, ну, оооочень далеко вперед. В последние годы в августе месяце здесь даже стали проводиться местные фестивали — День Помидора… Так вот, недавний рекордсмен праздника весил уже 1 килограмм 540 граммов!

По всему краю на всех рынках ценятся минусинские помидоры. Очень уж вкусны они: и в сыром виде, и в солёном, и в маринованном, и в жареном, в любом…

И предложил губернатор края, простирающегося с юга на север на 3000 километров, края, в котором пол-Европы спокойно может поместиться, учредить краевой официальный праздник — День Помидора. Вот тебе и Сибирь–матушка!

Течет река мимо города. Дует ветер навстречу. Мигает река от ветра отражениями ночных огней, хлопает ресницами волн, шумно вздыхает. Разбежалась и прошла через ветер.

И опять течет река мимо города. А навстречу солнце. Рассвет. Жмурится река белобровыми туманами. Ёжится рябью спросонья. Просыпается, прыгает по перекатам, блестит золотинками на солнышке навстречу новой заре.

А вот и день.! И течет весь день река мимо города. Падают, отражаются в ней гранитные набережные. А за ними — высотные здания–подростки и длинноносые строительные краны А дальше и выше — зеленые холмы со смешными мохнушками кустов и деревьев. Улыбается терпеливым рыбакам на дальнем причале. Смеётся синяя река, радуется небу голубому. Волнуются в ней отражения. Перемежаются облаками. Волнуется река в порту, разглядывая длинные железные баржи, белые теплоходы, снующие всюду катера, замирая перед величавыми крылатыми парусниками…

О путешествиях мечтает, о дальних странах. И снова течет река мимо города. И наступает вечер. И течет вечер, как река. И не кончаются в ней вечерние и ночные звёзды. И летят, и летят через неё мосты с берега на берег.

И не кончатся мосты, и не кончатся звёзды, и набережные, и дома, и паруса, и туманы. Волшебная река. Всегда течёт мимо города, никогда не кончается.

Для меня Чехов — это память о белоснежной птице–теплоходе «Чехов», летящем над енисейскими волнами — белое на синем…

Для меня Чехов — это мои дети, бегающие, хохочущие, играющие в прятки возле каменного памятника человеку с интеллигентным лицом…

Для меня Чехов — это голос писателя Русакова, упоенно читающего очередной свой шедевр, снова и снова неуловимо напоминающий чеховскую улыбку…

Для меня Чехов — нескончаемая осенняя козульская дорога меж золотистых берез и темно–изумрудных елей, тот самый отрезок сибирского тракта, о котором написал он когда–то несколько строчек…

И кажется иногда: обернешься нечаянно, а за спиной — живой и здоровый Антон Павлович — глядит сквозь круглые очки свои вдаль на нашу раздольную сибирскую реку, на нашу прошлую, нынешнюю и будущую жизнь…

Жила–была речка Чапа. Далеко жила, на самой границе Эвенкии и Северо — Енисейского района. Веселая она была, особенно летом, когда чистая, прозрачная вода шумит, омывая здоровенные гладкие валуны. Довольно широкая — метров от сорока до ста. На югах такие даже реками называют, а здесь — так, речка и всё. Извилистая, порожистая, с высокой изумрудной травой по берегам, с трескучими кедровками на ветках деревьев, с пушистыми лиственницами, с шуршащей, летящей на ветру, но не улетающей до поры до времени, березовой листвой…

Впрочем, почему «жила–была»? Она и сейчас на месте. Только нас там нет. А в то давнее, советское ещё время, ехали мы на Чапу порыбачить. На двух «Уралах». Надежная машина — «Урал». Дорога на Чапу только для такой машины и проходима была. Для всего остального — такие колеи непролазны. Ехали в кузове, глазели на окрестную тайгу. Помню, геолог Марк Сидоров — длинный такой, худой, кудрявый, жизнерадостный, всё анекдотами потчевал. А то вскочит, за борт держится рукой (трясёт же на ухабах) и второй рукой тычет на кусты, кричит товарищам своим: «Медведь! Медведь!». И правда: в кустах мелькнуло нечто бурое. Побежало. Испугался мишка. Не машины, а человеческого голоса. Машины, когда она едет и двигатель работает, звери не боятся. А вот человека — побаиваются. Ещё раз Марк подскакивал, но уже с криком «Копылуха! Копылуха!». Самка глухаря сидела на березе возле дороги — прямо по ходу нашего движения. Большая такая. Красавица. Глаз не оторвать.

Ехали мы, ехали. Притомились, ожидаючи: где ж Чапа–то, а? И вот, когда, наконец, добрались до места, выехали на речку, случилось то, чего более мне наблюдать не приходилось нигде… Молодой водитель «Урала», следовавшего первым, сгоряча на своем бортовике въехал прямо в Чапу, да, ещё на самую стремнину. Открыл он дверь шоферской кабины, хотел, видимо, прямо тут же, с кабины начать рыбачить спиннингом, да так неудачно как–то повернулся, что вывалился наружу и упал прямо в Чапу. Конечно, неприятно, холодно (вода–то ледяная), но не смертельно: глубина с полметра, не больше.

И вот встает он посреди реки. Мокрый. Ошалевший. Но спиннинг из руки не выпустивший. Поднимает свою злосчастную рыболовную снасть над головой… И тут все видевшие эту картину зрители приходят в изумление: на крючке спиннига бъется солидный, с полкилограмма, черноспинный хариус! Как он туда попал? Когда успел? Его ж и не ловили ещё, а он — уже готов!

Что интересно, рыбалка на Чапе тогда как раз–таки совершенно не удалась. На уху кое–как к вечеру набралось десятка полтора хариусиных «хвостов», мелких, грамм по сто, по двести — не более того. И всё. Так что, водителю одному и повезло.

Зато именно в ту пору показал мне Марк как растет на Чапе, как выглядит вживую «золотой корень», по–научному «родиола розовая». Замечательное такое растение, корни которого обладают сказочными целебными свойствами, а ценность его для здоровья — сравнима с ценностью знаменитого женьшеня. Ну, мы не врачи, мы его, корешок этот, просто сушили да в чай таёжный травяной добавляли. Вкусно. Говорят, что некоторые корешки напоминают по форме человечков. Самые, мол, целебные — они. Так вот, есть у родиолы розовой такие корешки, сам видел. И домой взял, чтобы Чапу дольше помнить. Прошло много лет. Запасы того «золотого корня» кончились давным–давно. А память осталась — солнечная, яркая, навсегда.