Анатолий Сульянов - Долгая ночь в Пружанах

Вдруг ему послышался чей–то рассерженный голос: «Стой!» Он тут же остановился, настороженно и испуганно осмотрелся, но никого ни рядом, ни вдали не было, и только экипаж БТР, отслеживая его медленное продвижение, неторопливо и угрюмо поворачивал угрожающие оружейные стволы. Остановившись, снова осмотрелся вкруговую, непроизвольно задержав взгляд на сарае, и вновь продолжил тащиться по полю, все сильнее ощущая смутное беспокойство. Волнение усиливалось, и он невольно все чаще и чаще бросал взгляд на единственное строение посреди заснеженного поля. И хотя, казалось, никаких перемен не происходило, его все больше охватывала нарастающая тревога, отчего он, казалось, лишался части сил, что, естественно, замедляло его движение. Шагать становилось не под силу. Сделав еще несколько шагов, он снова услышал тот же тревожный, требовательный голос: «Стой!» Остановился, посмотрел вокруг — никого, кроме шагавшего за ним сержанта в длиннополой шинели, не было видно. «Что за чертовщина?» — молча возмутился Старший, прислушался, но ни одного звука в вымороженном за долгую ночь звонком воздухе не услышал.

Осматривая в очередной раз местность, задержал на мгновение взгляд на бревенчатой стене сарая, откуда, показалось ему, между крупных бревен мелькнул чей–то взгляд. Почудилось, решил он; идти дальше ему почему–то не хотелось, хотя до сарая — рукой подать. Его что–то удерживало посреди заснеженного поля, сказывались, похоже, бессонная ночь, нервотрепка и наступившая усталость.

Знакомо ли вам, дорогой читатель, предчувствие беды? Когда где–то в глубине сознания начинает нарастать беспокойство и все, что было рядом, отдаляется от вас, и вы все больше и больше чувствуете себя беззащитным и одиноким. Более того, начинаете постепенно ощущать нарастающий страх.

Нежелание идти дальше усиливалось, ноги, казалось, не слушались, тело потяжелело. Тревога нарастала, вызывая страх. Да и сердце будто стучало чаще обычного, кровь же, наоборот, застыла под кожей.

Что же делать? Попал как кур в ощип: пошел проверять сарай под прикрытием БТР, а теперь, не дойдя каких–то пятьдесят метров, беспричинно возвратиться не солоно хлебавши? А может, все–таки заглянуть в сарай? Но что заставило его остановиться? И это предостерегающее «Стой!».

Содрогнувшись, едва не присев на одеревеневшие ноги, он на мгновенье замер. И тут же донесся тревожный крик словно обезумевших каркающих ворон. Идти или не идти?

Нет! Надо все–таки дотащиться до этого проклятого сарая!

Он сделал несколько шагов, но тут же услышал позади себя крик. Обернувшись, увидел бежавшего в его сторону сержанта, кричавшего что–то об очередном телефонном звонке. В то же мгновение боковым зрением неожиданно увидел раздетого, без шапки, с поднятым над головой карабином, увязавшего в снегу солдата. К нему камнем бросился сержант, по–командирски резко и строго приказал:

— Бросай оружие!

Тут же из БТР, поверх людей, оглушительно вырвалась огненная трасса. С испугу солдат бросил карабин, упал в снег, и на него с разбегу рухнул сержант, схватил его за руки. Оба медленно поднялись и, утопая в снегу, двинулись в сторону ротного городка.

В казарму вошел в сопровождении сержанта раздетый, в одной гимнастерке, дрожащий от холода и страха беглец и сразу бросился к печке, приник к ней грудью и распухшими от холода руками, стараясь вжаться в кирпичную кладку. Зубы его громко стучали, обильно слезились покрасневшие глаза, он содрогался, трепетал всем телом, всхлипывая и глухо постанывая. Глядя на дрожащего, замерзшего до крайности паренька, Старший приказал:

— Дайте ему горячего чаю! Накиньте на него одеяло, и пусть он наденет валенки!

В комнате ротного командира Старший взял телефонную трубку, попросил телефонистку:

— Соедините с командующим войсками округа! Срочно!.. Товарищ командующий! Докладываю: только что сдался с оружием солдат радиотехнической роты. Всю ночь и утро он отсиживался в сарае с сеном. Бронетранспортеры отправлены в Брест. Спасибо Вам!

— Делайте выводы. Наводите порядок в отдельных удаленных ротах и батальонах, — строго и сочувствующе посоветовал генерал–полковник.

О задержании солдата с оружием было сообщено командующему армией, доложено на «Комету» оперативному дежурному, генералу центрального командного пункта для доклада главнокомандующему.

В комнате ротного командира они остались вдвоем; солдат тупо, отрешенно и молча смотрел в пол, не поднимая глаз. Сидел в валенках, с накинутым на плечи одеялом, продолжая ненасытно пить горячий чай, на вопросы Старшего отвечал тягуче и заторможенно, говорил прерывисто, продолжая дрожать — холод медленно покидал замерзшее худое тело.

— …Я после выстрела спужался… сробел от… от страха и… и побег.

— Куда же ты бежал?

— А я… я… не з…з…знаю. Я. был как чум. как чумной. Полоумный, а можа. сдурел совсем. Я ничего не видел, никого не слышал. Бежал от них, кто… кто побег… побег за мной. Он, зараза, хо…хотел отобрать у меня. мой кара…карабин. А я… я не отдавал оружие. И вдруг… выстрел. Человек вскрикнул и упал. И я со страху побег. А другой… другой дядя за мной. Он за шинелю схватился… я… выр…вырвался из шинели и побег… побег без нее…

Дрожь не оставляла сильно перепуганного и вконец замерзшего, озлобленного человека, испытавшего и животный, внутренний страх, и глубокое охлаждение всего тела. Холод лишил его памяти, и он, чтобы ответить даже на простой вопрос, подолгу напрягался, морщил лоб, уставив взгляд на что- либо или, наоборот, пугливо и часто двигал глазами из стороны в сторону. Молодой солдат не выдерживал обыкновенного человеческого взгляда, прятал глаза, нервничал, ерзал на табуретке, лицо его покрылось испариной, он, похоже, только теперь начал понимать всю тяжесть случившегося и оттого испытывал нарастающий страх.

— …Бежал в темноте, увязал в снегу, падал, пока не… не помню, как оказался в сарае, в сене. Поперву, сквозь дрему, можа, уснул или. сознание потерял — уж и не помню. Очнулся от страха и холода, закопался вглубь сена, замерз. Что делать? Не знал.

И в то же время ему разговор вроде становился лишним, ненужным, солдат слушал кое–как, вполуха, подолгу смотрел в окно испуганными, растревоженными глазами. Он, похоже, находился в мучительном разладе и с самим собой, и с окружающими его людьми. Теперь главное — помочь ему обрести себя, уверенность, опереться на его добрый характер, вселить в душу твердость, укрепить совестливость. Но, тем не менее, временами казалось, что он не хочет быть лучше.

Колючий, угрюмый взгляд его оставался почти неподвижным; на вопросы не отвечал, оставаясь в оцепенении, словно замороженное изваяние. Скуластое, опухшее лицо его оставалось бледным и безжизненным, с оттенком белого мрамора.