Анатолий Сульянов - Долгая ночь в Пружанах

— Так это. Это вы. тама шли. Вы, точно. Я. вас держал в прицеле. Вы шли пря. прямо на меня. Зачем же вы шли к сараю? Я, можа, тады и выстрелил.

— И убил бы ты меня, Семен! За что? Что я тебе плохого сделал?.. А? Человек, которому врачи сейчас пытаются спасти жизнь, ни перед кем из вас не виноват! Он пытался уберечь вас, пьяных, с оружием, от других преступлений! Чем я перед тобой провинился: обидел тебя, издевался над тобой? Я исполнял свой воинский долг, присягу, искал, как мне доложили, убийцу прапорщика.

— Звиняйте меня! Виноват я. Простите. Сдурел я тады. Я же выпимши был. Не помню ничего.

— Бутылка виновата? Твоих собутыльников тоже накажут. Вас будет судить военный суд! Трибунал! Понимаешь ли ты?

— Простите меня. — чуть слышно произнес Семен, всхлипывая и содрогаясь всем телом. — Не хотел же я с ними иттить в дизельную. Это они, «старики» меня затащили туды.

Он снова залился слезами, хлюпал носом, вздрагивал, вытирал мокрое лицо рукавом гимнастерки. Неожиданно снова заговорил:

— Я тады устал: тренировка у локаторов всю ночь, дежуришь над экраном по готовности. Потом цели пошли. Я все цели обнаружил и даже две цели в сильных помехах. Чуть не ослеп — уж очень больно глазам, а помехи такие, что слезы текут. А после ночной тренировки приказали провести регламентные работы на локаторах.

— И как часто у вас такие нагрузки?

— Часто — мы же возле границы! Поспал часа два–три, поел, и моя смена дежурить по охране роты. Так хотелось хотя бы присесть! А надо ходить по окружности всех наших служебных помещений. Усталость после дежурства такая, что ноги еле держат.

— Кинофильмы вам показывают в выходные дни?

— Нет. Клуба у нас нет. По телеку кое–что смотрим. Я так лучше посплю. Не высыпаюсь ведь. Двухсменку еле–еле выдерживаем: на боевом дежурстве четыре часа у экрана локатора, потом то учебные, то политические занятия, то баня, поел и снова к экрану на четыре часа. Отдых бывает редко, спим урывками.

Валерий Константинович слушал откровения локаторщика, внимательно вглядывался в его лицо и думал о своем, наболевшем. Действительно, наши и солдаты, и сержанты, и офицеры перегружены, несут служебные обязанности без отдыха, без нормального сна, выполняя ответственнейшие задания боевых дежурств и у экранов радиолокаторов по охране неба страны, и в стартовых расчетах зенитных ракетных дивизионов, и в дежурных звеньях истребительной авиации. В них накапливается усталость, та самая «отрицательная энергия», которую можно изгнать из организма лишь спортом, активным отдыхом. Она ищет выхода, а отсюда и пьянки, и драки, и то, что произошло новогодней ночью в Пружанах.

Угрызения совести охватили его растревоженную душу. Эти и другие армейские неполадки лежат и на совести тех, кто отвечает там, наверху, в самом министерстве или в генеральном штабе, там, где должны решаться человеческие проблемы.

Он поднялся, ощутив нарастающую головную боль, долго массировал затылок, но боль не отступала. Ему впервые за всю долгую ночь стало жалко Семена; захотелось подбодрить, сказать что–то теплое и доброе, как сыну, но сразу нужных слов он не нашел. В самый последний момент остановил себя, что–то удержало его, и он тяжело опустился на стул.

Много раз командиры и штабы войск противовоздушной обороны с беспокойством докладывали по команде наверх о необходимости трехсменного дежурства, но генштаб или отмалчивался, или ссылался на отсутствие возможности увеличить штатную численность вооруженных сил. Трехсменка давно назрела: четыре часа у экрана, отдых, занятие — и к экрану локатора через восемь часов! Люди у нас золотые! Все терпят: не только большие нагрузки, а учения, контрольные цели для проверки боеготовности, бригадные и полковые тренировки. Несть им числа!

Разговор между ними о трудностях службы в войсках противовоздушной обороны при несении круглосуточного боевого дежурства, когда время сжато и измеряется секундами и минутами, постепенно затих, но Старший вновь вернулся к поступку Семена, стараясь как можно больше и глубже тронуть его потускневшую совесть.

В открытую дверь удивленно заглядывали солдаты, вернувшиеся из поисковых групп, невыспавшиеся дневальные. Все, кто был в казарме, услышали вскрик и стук падающего тела: Семен стоял на коленях и что–то невнятно говорил, обращаясь к Старшему.

— Встань, Семен, — повысил голос Старший. — Встань! Мы еще не все сказали друг другу! Товарищи видят твое позднее раскаяние, Семен. Поднимись, пожалуйста!

— Я. не могу. Сил. нету.

— Помогите ему подняться! — Валерий Константинович сунул руку под мышку солдата, сержанты поддержали сослуживца с другой стороны; общими усилиями его подняли и усадили на армейский табурет.

— Придет для тебя, Семен, как говорят военачальники, «время Ч» — время испытаний. Ты сам выбрал свою судьбу! Нет у тебя, Семен, характера настоящего! Нет! Армия помогла бы тебе приобрести и характер, и волю, и мужество, и твердость духа, и, разумеется, житейскую мудрость. Да и совести тебе надо бы добавить! Слушай свою совесть, она, браток, самое светлое, что есть в человеке, она удержит тебя от дурных поступков. «Забыли радость и печали, а совесть отогнали прочь», — стихи эти принадлежат Пушкину. И ты тоже совесть свою отогнал! Но помни, что неудачи закаляют сильных!

Семен постепенно затих, перестал всхлипывать. Он впервые в жизни слушал толковые, нужные наставления с таким обостренным и пристальным вниманием. Слова и мысли Старшего находили свое место в его помутневшем сознании, он чувствовал, как советы и пожелания доброго человека становились его достоянием, проникали в дальние уголки души. И как бы хорошо было, думал Семен, подольше побыть рядом с таким человеком, чувствовать его поддержку в таком сложном положении, когда ему придется оказаться перед следствием военного суда.

И только от одной этой мысли Семену вновь стало страшно, и сердце снова похолодало, словно кто–то сжал душу холодной ручищей, и ему вновь стало жалко себя. Угроза одиночества снова связала его по рукам и ногам, от волнения на мгновение захолонуло сердце. Он тяжело вздохнул, опустил плечи и устало прикрыл изнуренные холодом и слезами глаза. Уедет этот человек, размышлял Семен, кому буду нужен: рассерженному ротному командиру, на которого теперь все шишки повалятся? А кому еще?..

Хорошо бы повстречаться с таким человеком в школе или, в крайнем случае, в первые армейские недели, когда домашний уклад жизни круто ломался, а на смену ему пришла казарма с ее жестким распорядком дня, уставными требованиями сержантов и офицеров. Семен вспомнил, как ему трудно давалась команда «Подъем!», когда едва отрываешь голову от теплой подушки, когда весь день занятия, когда приказы и распоряжения лишали возможности на минуту–другую присесть на дубовый армейский табурет, а после вечерней прогулки засыпаешь сразу, как только ухо коснется подушки.