Марина Голубицкая - Рассказы

— Кто–кто?

— Ну, шваль всякая, шпана. Жаба душит, что дом пропадет и двор ее крытый…. Детей пятеро, а с ней никто не живет. Один, правда, умер. Да кто ж будет жить с такой злющей… У нее на него вся надежда, он младший. У ее дочери сын и то старше него.

— Гуля, как твоего мужа зовут?

— Дамир.

С утра мы провожаем Любу. Собираем продукты:

— Ты же знаешь, у нас испортится.

Люба смущена:

— Ну, совсем задарили! — На память я дарю ей щетку для волос, а Гуля мыльницу, золоченую, с красной розочкой.

Мы ждем у окна в коридоре. Ждем долго. Внизу у крыльца мнутся Любины сыновья и, наверно, их тетка. Наконец появляется счастливая мать с ребенком и машет нам. Даже с третьего этажа видно, что одеяльце у бандита не новое, пододеяльник не накрахмален. Зато бант очень пышный и синий… как глаза у Фаридки с овощебазы. Их не ждет такси.

Два мальчика, две женщины и младенец идут к трамвайной остановке.

В палате до неловкости пусто. И солнечно. Тюльпаны роняют на подоконник выгорающие лепестки… Гуля первая нарушает тишину.

— Слушай, этот студент… Ведь не только же для оценки. Такой букет…

— Да–а–а. Не ожидала от него.

— И он тебе не нравился?

— Этот? Нет.

— А другой? Тебе кто–то нравился? Из студентов? Заочник? Отличник, да? — Гуля хлопает в ладоши: — Ну, скажи, я же чувствую! Тебе кто–то нравился! Отличник?

— Нет.

— А кто? Расскажи мне, ну расскажи!

Рассказывать нечего: студент вел себя, как влюбленный, я к нему привязалась, почти влюбилась, а он исчез… Уехал на родину.

— Он был заочник?

— Нет, почему… из той же группы, что Подшивалов.

Гуля восхищенно замирает:

— В тебя, наверное, вся группа… была влюблена?

— Нет, конечно… Но даже девочки говорили: «Вы такая, такая…» Я ведь выпендривалась… Каждый день в чем–то новом. К лекции надо готовиться, а я думаю, что надену. И умничала, будто настоящий профессор из МГУ. Научный руководитель. У меня в Москве был шеф — всемирно известный, а здесь вуз для выпускников ПТУ. Но я старалась. Доклады на Дни науки по книжке шефа! Книги из дома, даже художественные — Лёнька с ума бы сошел, если б знал. Представляла, будто я в МГУ… Вечер кафедры, торт и призы на свои деньги… Стихи читала. Слушай! Это как будто про меня на лекции:

— Сама написала? — перебивает Гуля.

— Нет, конечно, это Катя Горбовская, московская поэтесса. Конец смешной, ты дослушай:

Я читаю с таким же пылом, как для целой аудитории: в последнее время слишком много лежу в больницах, хожу в халатах. Я разбабела… Гуля с азартом расспрашивает.

— У тебя волосы были длинные?.. Затяни–ка халат. Ты носила короткое? Встань, покажи, какое! А сколько ты прибавила за беременность? Нет, правда, надо худеть. Давай хотя бы накрасимся.

Но мы не успеваем открыть косметички — появляется терапевт: в роддоме краситься не положено. Гуля в отчаянии:

— Больше так не могу! Хотя бы челку завить!

Мы вспоминаем Любу. Представляем, как ее можно накрасить, одеть, причесать… Я вдруг догадываюсь, почему она так рвалась домой. Как–то само собой прояснилось — при Любе фокус сбивался. Эти внезапные беспокойства, смены погоды…

— Она выпить хотела.

— Точно! Как мы раньше не просекли?

Открытие повергает нас в уныние. После обеда приходит уборщица Нина:

— Ну, барышни, мне такого о вашей даме порассказали! Целый вечер с ее сестрой просидела. Она же пьет…

Это мы уже знаем. Что еще?

— Ребенка этого она от цыгана нагуляла!

Мне не верится:

— Да нет, она к мужу ездила. Красный уголок и комната для свиданий… Такое не выдумаешь.

— Ездила–то она ездила, да в каком сроке? У нее ребенок вовсе не недоношенный!

Гуля не сдается:

— А отчего у ребенка маленький вес? Врачи что, совсем дураки?

Я поддерживаю:

— Почему бы ей было не сделать аборт?

Но все, что нам остается — прокручивать старые разговоры. Когда уйдет Нина. Гуля первая начинает сдавать позиции:

— Наверное, она не зря беспокоилась. Из–за глаз. А волос–то у него черный! Прям цыган.

— Но ведь кожа не смуглая? Хотя… Что, если он и правда доношенный? Как он сосал… И родила она быстрей всех.

У Гули расширяются зрачки:

— Ведь его Мишка убьет… или ее…

Мы долго не можем уснуть, а с утра наступает новая жизнь: переводят в другую палату, большую, где прежде лежала Марта — здесь теперь целый табор. Палата мне не по вкусу: слишком пестро, слишком шумно. Все недавно родили, ходят нараскоряку. Телевизор и капельницы. На тумбочках горы еды. Прокладки, пеленки, соск и в зеленке — « груди, подкрашенные сиеной» .

— Кто–нибудь знает, что такое сиена?..

Нам сменили белье и выдали новые халаты. У Гули праздник: вместо голубого застиранного ситца ей достался байковый в красных пионах. Она посетила душ и на бинт закрутила челку. Она и с прямой–то челкой была хороша.

— Гуля! Ты теперь Мисс роддом! Мисс отделение недоношенных — это точно.

— Давай, и тебя завьем? Так хочу увидеть, как ты ходила в институт! Как в тебя влюблялись.

— Горинская! На УЗИ головного мозга.

— Мне?

— Ребенку.

Мне выдают второй халат и суконное одеяльце. Впервые несу на руках свою девочку. Нас ведут по подвальному переходу. Словно в бомбоубежище. Холодно, пахнет бойлерной. На стенах надписи и стрелки: «Вещевой склад», «Лаборатория», «Центральный корпус». С труб сочится вода, идет пар. Выходим на свет и оказываемся перед кабинетом. Вокруг женщины в тапочках и норковых шапках. Запахи пота и духов. Малышка хнычет. Нас вызывают без очереди, сестра кладет медицинскую карту поверх ребенка. Беззащитное темечко мажут гелем, водят по нему датчиком, на экране — серые пятна. Есть и черные.

— Мамаша, вам все понятно? Забирайте ребенка.

Ничего не понятно. Врач что–то пишет, что–то говорит, отдает сестре карту, мы возвращаемся. Мысли с трудом продираются сквозь извилины. Сопротивление мозга. Оно так сильно, что от мыслей ничего не осталось. Гипер… Какой–то гипер. Нейроинфекция в мозгу… Слезы текут уже по коленям. «Мамаша! Вы ведь не хотите вырастить дурака?!» С труб капает в местах изгиба. Я где–то слышала… Нейроинфекция… Ну, конечно: у лучшего математика нашей школы, у рыжего Лёвушки, нейроинфекция в мозгу! Третье место на всесоюзной олимпиаде…