Владимир Пронский - Стяжатели

Лаврик попытался лично пригласить Петрова, но тот не дал ему договорить, едва тот заикнулся о приглашении:

— Всё решено, Ефим. Константинович, — замялся и повторил Петров отчество Лаврика, когда тот ему напомнил его, — лишние слова ни к чему! — и подал, прощаясь, руку.

Ехать до Княжска недолго, но Лаврик о многом успел передумать. И думал он не о завтрашних похоронах Самохвалова, а о том, как грамотно провести предстоящую избирательную кампанию. И если за своих людей он не переживал — тем всё равно кому служить, то отношение со стороны губернии волновало. Ведь запросто кого–нибудь могут навязать. Неспроста расправились с Самохваловым, на дачу взятки развели. Значит, не зря всё затеяли. Расправились, акции отняли — знакомые из депозитария шепнули — теперь ведь и за Лаврика примутся. Ефим Константинович в этот момент рассуждал о себе в третьем лице, словно оценивал ситуацию со стороны, хотя наперед знал, что и не подумает артачиться — легко отдаст свои несчастные семь процентов. Бог с ними! Главное, чтобы у власти оставили. А будет у власти, то найдет способ, как вернуть отнятое!

Появившись в администрации, Лаврик собрал замов, вызвал Гунько, Немыкина и заслушал ход подготовки к завтрашним похоронам. Обсудили каждый пункт и, посовещавшись, по настоянию Лаврика решили не проводить гражданской панихиды во Дворце культуры, а ограничиться церковным отпеванием, потому что оно даже ближе простым гражданам, чем стандартные речи чиновников. И еще один существенный вопрос обсудили, хотя Гунько и воспротивился, когда Лаврик предложил провести похороны на новой территории кладбища, а не рядом с воротами кладбища, где захоронение выглядело бы более авторитетно.

— Прошли дикие времена, господа хорошие! Пора по–новому мыслить и поступать соответствующе!

— Так ведь могила–то уж готова! — возмутился главный районный милиционер.

— Засыпать сегодня же, сейчас! А к завтрашнему дню приготовить новую, на общих основаниях. Тем самым дадим понять людям, что власть в нашем районе самая настоящая, демократичная, и перед законом у нас все равны!

В семье Самохваловых в последние сутки всё смешалось. Хотя вчера Лаврик лично сказал Ольге Сергеевне, что все хлопоты по организации похорон берет на себя администрация, но домашних забот от этого не убавилось, особенно, когда к ночи приехали родственники Антона Тимофеевича с

Байкала. Если родственники Ольги Сергеевны были местными, то сибиряки сразу заполнили всю квартиру. Было их шесть или семь — сразу не сосчитать, потому что кто–то из них уходил, другой приходил, и от этого их количество казалось намного большим, тем более что к ним присоединился Нистратов. И сама Ольга Сергеевна, и Лада, и Николай сразу затерялись в этой суете, лишь Вера Павловна, днем прибывшая из Москвы, сразу нашла общий язык с гостями, потому что считала себя коренной сибирячкой.

Ольга Сергеевна почти не ввязывалась в их разговор. У нее другое было на уме: как накормить гостей, устроить на ночлег?! Когда сибиряки шумно, с обильной выпивкой поужинали, рюмка за рюмкой поминая усопшего, вопрос с ночевкой разрешился сам собой, стоило лишь гостям услышать, что придется им спать на полу.

— Мы, дорогая хозяюшка, в гостинице обоснуемся. Так что пусть голова не болит о нас!

Когда же они попрощались до утра, хозяйка начала убирать со стола и помогали ей в этом Вера Павловна и Лада. Николай же слонялся без дела и чувствовал себя необыкновенно чужим в этом доме, к которому он так пока и не привык. К тому же допекала не в меру любопытная Вера Павловна, почему–то решившая с первых минут, что должна, просто обязана, всё знать о зяте Ольги Сергеевны. И когда это любопытство надоело не только Николаю, но и Ладе, то она заступилась за него.

— Вера Павловна, вы ничего не услышите от Николая. Он такой молчун, каких поискать! Правду я говорю? — спросила Лада у Шишкина, и тот лишь благодарно посмотрел в ответ.

Мало–помалу все угомонились, укладываясь на ночлег, разошлись по комнатам, и Ольга Сергеевна, наверное, впервые за последние сутки осталась одна, вдруг почувствовав себя необыкновенно одинокой в своей большой и пока населенной квартире. А что будет, когда Лада с Николаем уедут? Что тогда делать?

Под эти неуютные мысли Ольга Сергеевна все–таки задремала, а проснулась от внутреннего толчка, заставившего вспомнить последние события. И с этой минуты время потекло совершенно по–особенному, будто по кем–то заранее установленному порядку. Она быстро оделась, отправилась в кухню. Вскоре позвонили из администрации, сказав, что тело Антона Тимофеевича привезут в церковь к десяти утра, и что раньше этого времени родственникам там делать нечего.

Вскоре проснулись и Вера Павловна, и Лада с Николаем. Все собрались в кухне, осунувшаяся Ольга Сергеевна приготовила легкий завтрак, состоявший из бутербродов, но никто почти ничего не ел, только Николай торопливо проглотил бутерброд и выпил большую чашку крепкого кофе, а женщины выпили чаю. Чуть позже позвонили сибиряки и доложили, что готовы к выходу, и Ольга Сергеевна договорилась с ними, чтобы те подходили к городскому храму к десяти. Она попросила об этом, а самой окончательно не верилось, что всё, что бы она сейчас ни делала, что бы ни говорила — всё это происходит наяву.

За пять минут они доехали до храма, у которого уже стояла машина–катафалк, два автобуса, а у входа курили сибиряки. Поздоровались. Сибиряки сказали, что гроб уже привезли, и Ольга Сергеевна вместе с дочерью вошли в храм, за ними потянулись остальные родственники. Антон Тимофеевич показался Ольге Сергеевне неузнаваемо высохшим, словно после долгой болезни, а серое его лицо глянулось таким чужим, что сперва даже не верилось, что это ее муж, с которым она прожила почти четверть века, и от которого теперь никогда не услышит ни единого словечка.

Вскоре в сопровождении Лаврика появились новые люди, не обращавшие ни на кого внимания, и как только они встали около гроба, то из–за царских врат вышел священник и приступил к чину отпевания. Вскоре к нему присоединился второй, и они, словно соревнуясь в красноречии, совместно вели заупокойную службу. Лада смотрела на отца, и мысли ее наскакивали одна на другую, и чем более они одолевали, тем горестнее становилось на душе. В конце концов, она не сдержалась, задохнулась от слез. Стоявший рядом Николай это заметил, подхватил Ладу под руку, словно остерегался, что она может пошатнуться. Он тоже смотрел на застывшее лицо Антона Тимофеевича, но вспоминал свою мать, которую похоронил полтора месяца назад.

Ефим Лаврик, как и подобает местному чиновнику, всё отпевание копировал движения высокопоставленного гостя из губернии. Если кто–либо внимательно посмотрел со стороны, то мог бы заметить, что молятся они почти синхронно, словно всю жизнь совместно посещали храм. Правда, Кузьмичёв мало обращал внимания на Лаврика, а более был расположен к начальнику местной милиции Гунько — старому знакомому. Поэтому ничего не было удивительного в том, что они стояли вместе, изредка о чем–то переговариваясь. Иногда за их спинами появлялся вспотевший Немыкин, лысина которого светилась от бликов горящих свечей. Впрочем, надолго у губернского гостя он не задерживался. Постоит рядышком с ним — и назад, к Лаврику, рядом с которым столбом стоял мэр Княжска — Афанасьев. А Немыкин мелькнет перед Ефимом Константиновичем, что–нибудь шепнет ему, чтобы тот знал, что он, Немыкин, рядом и никогда не предаст его, — и назад, к Ивану Ивановичу и Гунько.