Морли Каллаган - Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

— Да я только про книгу с ним говорила.

— Ты сказала ему, что я зашел в тупик. Черт подери, Лиза! Это нестерпимо. Что я — калека?

— Ал, я люблю тебя.

— Ладно. Только не вмешивайся.

— Ведь теперь он готов даже работать с тобой.

— Свою работу я сделаю сам.

— Но он поможет тебе.

— Я не нуждаюсь в его помощи. Я доискиваюсь того, чего он сам не может знать.

— Ну хорошо, Ал, — сказала она и прильнула к нему, окутывая его своей нежностью, вызывая в нем угрызения и стыд. Но даже в эту минуту его занимала новая мысль: «Что сталось бы с Шором-художником, если бы читатели полюбили его, как меня — Лиза?»

— Погоди, — сказал он. — Я оставил там книгу.

— Это же дешевое издание, — сказала она, но он вернулся в ресторан.

Улыбающийся официант вручил ему книгу, и он побежал назад к Лизе.

— Мысли просто вихрем мчатся в голове, — сказал он. — Пошли!

Обняв Лизу за талию, он повел ее через улицу к машине. Потом остановился и посмотрел вокруг. Внезапно ему захотелось остаться одному, подумать, сосредоточиться.

— Ты отдаешь себе отчет, Лиза, что Шор, когда был студентом, бродил в двух-трех кварталах отсюда? Его первые рассказы навеяны здешней жизнью. Его нарушители закона… неужели он был одним из них? Что-то потрясло его именно здесь, а не позже — в Риме, Париже или Мехико. Именно здесь, Лиза! Я мог бы пройти по этим улицам… пройти по его жизни!

— Но ты же этим и занимаешься из вечера в вечер.

— Пройти через его книги. Теперь, когда я его узнал… все, что случилось с ним, должно было случиться где-то здесь. Мне бы хотелось побродить тут одному. А ты иди-ка спать.

— Я теперь не могу уснуть, если тебя нет рядом.

— Знаю, — сказал он. — Ведь и со мной — то же самое.

Он смотрел, как она села в машину и развернулась.

Задние фонари скрылись за углом. Ал зашагал в западном направлении. Все его чувства обострились. Вскоре он уже шел по улицам, где ходил и работал молодой Шор. Алу казалось, что он ощущает в себе того молодого человека, его тогдашние мысли и стремления. Однако дверей, которые открывались перед Шором и закрывались за ним, теперь нет; нет и ресторанов, куда он тогда заходил. Их снесли. На их месте высились огромные башни из бетона и стекла. Ночью тут был совсем новый город — освещенные прожекторами опустевшие башни и безлюдные улицы. Конторские служащие на ночь сбежали отсюда. Однако от золотистого ореола пустых стеклянных башен в прожекторных лучах, от боя курантов на старой ратуше воображение Ала разыгралось. Он вернулся на тропу, которую Старки Кьюниц проложил в университеты мира и по которой сам Кьюниц, озадаченный и растерянный, дальше уже не пойдет. Зато он, Ал Дилани, сумеет пойти дальше. И академический мир вынужден будет обращаться к нему — величайшему из современных знатоков творчества Юджина Шора. Он понял, насколько злободневен этот вопрос: в мире, полном преступников, кто же преступники? Священники, грабители банков, управляющие банками, уличные проститутки? Отчужденные преступники, восстановившие против себя огромную орду респектабельных преступников.

Ал свернул на Куин-стрит, миновал два залитых светом шпиля ратуши, поблескивающий в ярком свете прожекторов бассейн на широкой площади и пошел дальше на запад, к юридическому колледжу. Вот и он — за высокими копьями старинной чугунной решетки, за широкой полосой газона. Ал представил себе, что из затененных дверей выходит Шор — студент-юрист — и направляется по дорожке к старинной калитке в чугунной ограде. Для чего эта ограда? Чтобы не допускать людей к закону? Или чтобы не допускать закон к людям? Человек изучает закон и узнает, что люди неспособны жить, только лишь блюдя законы. Это пустая жизнь. Чугунная ограда вокруг сердца.

Повернув назад, к кварталам молодого Шора и его ранних рассказов, Ал вскоре оказался возле собора, среди домов с меблированными комнатами. Шпиль собора был тоже ярко освещен прожекторами, теперь этот шпиль отбрасывал свет и на улицы внизу, а тогда они были темные и таинственные.

«Хватит. На сегодня достаточно», — сказал себе Ал устало и пошел к Янг-стрит, в беспорядочно раскинувшийся праздный район неоновых вывесок и реклам. Ночь впервые в этом году была по-весеннему теплой. Ал неторопливо шагал в потоке прохожих. По сторонам тянулись закусочные, бары с гологрудыми девицами, бары с голозадыми девицами, дансинги, кинотеатры, специализирующиеся на фильмах ужасов, книжные магазинчики, предлагающие порнографическую литературу, восточные лавки и лавчонки, один из углов облюбовали проститутки и сутенеры. По улице гуськом шли восемь молодых бритоголовых буддистов в желтых одеяниях и провозглашали нараспев: «Кришна! Кришна!» А вслед за ними грациозно семенил стройный пепельный блондинчик, обмениваясь шуточками с ухмыляющимися типами в подъездах. Какая-то девица задела Ала плечом — молоденькая девчонка, проститутка в задорной шапочке, очень хорошенькая. Она бойко застучала каблучками дальше, подходя то к одному мужчине, то к другому, словно танцуя неторопливый радостный весенний танец. Потом повернула обратно и снова задела Ала плечом.

— Мне нравится твоя шапочка, — сказал он. — Чудесная шапочка.

— Другой такой нигде не увидишь, — ответила она.

— А я видел.

— Где это?

— В Париже. Я видел девчонку, такую же, как ты, точно в такой же шапочке.

— В Париже? Пойдем со мной, и снова побываешь в Париже — десять минут туда и обратно.

— Я и так опаздываю, — сказал он.

— Ну и ладно, — ответила она весело и пошла дальше.

Еще одна проститутка, в длинном белом пальто, задумчиво стояла в подъезде. Это была ее игра — унылое одиночество, тем не менее клиента она нашла раньше веселой. Широкоплечий хмурый мужчина подошел к ней, и они свернули за угол. Однако почти следом за ними свернула туда и веселая девчонка с молодым человеком, который, немного поторговавшись, вылез из машины.

Ал направился к ярко освещенному ресторану напротив большого универсального магазина. Из дверей ресторана вышел полицейский, подталкивая к своей машине двух девиц. Одна из них, высокая, пышногрудая, красивая, излагала ему, что она о нем думает. Вторая, совсем девочка, свежая, со вздернутым носиком, сразу влезла в машину.

— Да садись же, Мейбл, — сказала она с надменным равнодушием. — Чего зря время тратить?

Однако полицейский заметил, что Ал, остановившись в нескольких шагах, внимательно на него смотрит. Ал расхохотался. Полицейский, не обращая на него внимания, открыл дверцу машины.

— Так это вы! — сказал Ал. — Как поживаете?

— Проходите, проходите, — отрывисто сказал полицейский.

— Ал Дилани. Вы меня не помните?

— Я так легко не забываю. Особенно свидетелей, которые много о себе понимают.