Михаил Соболев - За туманом

Дороги нет, как на берег вылетели, снег — в лицо. Трезор бесится, башкой мотает. Сани о камни бьются, вот-вот опрокинемся…

Чувствую, далеко проехали.

— Давай, дядя Гриша, назад.

— Тпру, курва! Стой!

Разворачивались на узком пятачке долго, чуть было упряжь не порвали…

Назад уже потише ехали. Дядя Гриша вожжи — в натяг, жеребца сдерживал. Проехали бы мимо и в этот раз… Спасибо, конь почуял, захрапел. Смотрим, сидят в скальной выемке, обнявшись, снегом их замело, сразу не увидишь… Та, которая повыше, Света, ещё тёплая была…

Теперь летели, как на скачках. Дядя Гриша гикал по-разбойничьи, кнутом Трезора под брюхо то и дело подхлёстывал. Слёзы у деда катятся — жаль девчат, у самого внучка такая.

Ну и опрокинулись на повороте, конечно. В снег вперемежку с телами девчат зарылись.

Очки мои улетели, жеребец пустые опрокинутые сани потащил, кошмар!.. Хорошо, Трезор сам встал. Метров тридцать всего от нас отъехал.

Оказалось, мало беды, оглоблю поломали. А как с санями пятиться?

Кое-как связали её ремнями, тела замороженные погрузили и — в медпункт.

Какое там!.. Столько времени прошло.

Три дня мело… Тела на холоде держали. Когда вертолёт прилетел, пришлось трупы в тюфяки заворачивать и к шасси привязывать. В кабину не засунуть было, не гнулись.

Славику кисть левую ампутировали и пальцы на ногах. Не знаю уж, сколько.

Долго снились мне те девчонки…

Простудился я тогда сильно. До весны, до самого солнца, кашлял.

Очки откопал, правда, когда дознавателя на место возили. Без них мне никак…

Работы было невпроворот. Цеха и мастерские разбросаны по всему посёлку — пока всё обойдёшь, проверишь, доглядишь, в конторе на диспетчерской перекличке с комбинатом поругаешься. Да и бумажные дела отнимали время: табели, отчёты, заявки… Как говорится, дела идут — контора пишет. Домой прибегал, как правило, в двенадцатом часу ночи, за полчаса до выключения света. Времени оставалось только сбегать до колодца да заварить при помощи всё того же кипятильника кружку чая. Случалось, чай уже пил в темноте. Питался, как придётся, всухомятку.

Иногда, в редкий по тому времени выходной день мне удавалось приготовить своё фирменное блюдо, под названием: «Мечта холостяка». Рецепт его приготовления прост: в эмалированный таз (на Сахалине говорят: чашка) нарезаешь ломтиками картофель, заливаешь водой и кипятишь. Как только картошка сварится, запускаешь туда же, в тазик, до кучи пять банок магазинного консервированного борща (можно — щей) и три-четыре банки говядины тушёной. Все специи находятся в банках, что, признайтесь, очень удобно.

Остаётся подождать минут десять и посолить по вкусу. Вот тут надо, скажу вам, аккуратнее. Лучше уж недосолить! В противном случае проходилось разбавлять варево водой из чайника. Хуже всего, когда тазик уже полон с верхом, а борщ всё ещё пересолен… Теперь остаётся вынести борщ на мороз, затем, когда он совсем застынет, перевернуть тазик, лёгким постукиванием топора извлечь содержимое и завернуть его в пергаментную бумагу. Всё! Борщ готов. Прибежав с работы голодным, отрубаешь топором кусок «блюда», разогреваешь и наслаждаешься. И мыть приходится только маленькую кастрюльку, в которой, собственно, и разогреваешь еду (эту же кастрюльку можно использовать в качестве тарелки). Ну, ещё и ложку, не будем мелочными! В перспективе — сытая неделя. Отдельные, особо ленивые индивидуумы, экспериментировали с более ёмкой тарой. Мне один раз довелось увидеть извлечённый «цилиндр» щей из двухведёрного бака для кипячения белья. Надо признаться — впечатлило. Заманчиво, чёрт побери, обеспечить себя вкусным и калорийным питанием на целый месяц вперёд. Но я всегда избегал крайностей. Спасало меня врождённое чувство меры.

И всё-таки, несмотря на трудности, в ту зиму каждое утро я просыпался с ожиданием радости. Казалось, что могу горы свернуть. Меня не страшили ни бытовая неустроенность, ни одиночество, ни суровый климат.

С самого детства люблю непогоду. Шторм, буря, гроза и метель — это по мне! Поднимается настроение, быстрее движется кровь, яснее голова.

Вот она — жизнь, настоящая мужская работа! Преодолевать невзгоды, выполнять, несмотря на сопротивление природы, порученное тебе дело, почувствовать «вкус медвежьего мяса», как герои Джека Лондона. От моей ленинградской хандры не осталось и следа. Я постоянно ощущал предчувствие счастья, обновления.

Раз в неделю обязательно приходил на берег, к закованному в лёд Океану. Делился думами, советовался. Он со мной не спорил и слушал, не перебивая. И лишь изредка, когда я особенно сильно завирался, шумно вздыхал, и тогда в сопках рокотало эхо, а по ледяному полю бежала трещина…

Русский народ хлебосольный. Да и кому неохота познакомиться с приезжим поближе, поговорить накоротке, проверить «на вшивость»? Ни для кого не секрет, что лучше всего человек раскрывается за столом, в подпитии. Недаром говорят: что у трезвого на уме, у пьяного — на языке.

С первых же дней моей жизни в Кривой Пади начались приглашения в гости. Именины, рождения, крестины, юбилеи… — да мало ли причин существует для того, чтобы посидеть за праздничным столом, отдохнуть от повседневных забот? Возникла дилемма: отказаться — прослывёшь гордецом; будешь выпивать с подчинёнными — потеряешь авторитет, сядут на шею.

Мало того, ситуация осложнялась тем, что нельзя было «задирать нос» и не знаться с поселковой «аристократией». В местную «элиту» входили: завмаг, завклубом, участковый инспектор милиции, главный бухгалтер рыбобазы Равкин Семён Яковлевич с супругой, начальник ЛТУ (линейно — технического участка), отвечающий за телефонную и радиосвязь. Всё люди, по местным меркам, образованные, читающие газеты. И, надо признаться, крепко выпивающие…

Да! Выпить в посёлке любили. Пили с горя и радости, от усталости и безделья, по поводу и просто так, под настроение. По настоящему опустившихся, по крайней мере, местных, было немного. Свежий воздух и тяжёлая работа на воле не позволяли спиваться. Да и куда было бы податься больному человеку? В сельской местности, да ещё в суровых условиях Севера, опустивший руки мужик пропадёт в два счёта. Но, тем не менее, в посёлке, бывало, по пьяному делу и дрались, и гонялись с топорами и ружьями за жёнами и обидчиками по ночным улицам, порой калеча себя и других. Случалось, что и тонули, и вешались. Быть может, и не чаще, чем в городе, но как-то заметнее. Наверное, потому, что здесь все были на виду.

Как только начиналась путина, и завозили с «большой земли» сезонников, в посёлке приходилось устанавливать «сухой закон». При таком скоплении незнакомых случайных людей групповые возлияния могли не только сорвать работу, но и закончиться массовой поножовщиной.