Роман Лерони - Не говорите с луной

— Пить будешь?

Та же немилосердная неотвратимость в сути вопроса. Отказываться нельзя. Не болен, не идиот, службу знаешь — значит пить надо. Откажешься от командирской щедрости, растворишься в спирту на дальних высылках почти заброшенного полигона, бессменным дежурным и раньше судьбоносного срока.

На столе два стакана, ловко и быстро налитые «беглым» разливом из запылённой бутылки. Батя хлещет чистую водку или спиртягу. Это привилегия старших чинов. Остальные глотают терпкий бурятский самогон или чёрт знает что ещё…

После пахнущего резиной авиационного спирта «Столичная» имеет вкус. Она ароматна, сладка и пьётся без желудочных судорог. Полный стакан уходит в нутро, приятно его согревая, лаская.

Командир, пошарив где–то под своим столом, достаёт из заскорузлого бумажного шороха горсть ломанного овсяного печенья. Медленно расправляя грязные пальцы, высыпает шершавые осколки на стол.

— Закуси, лейтенант.

Нет, это не похоже на отеческую заботу. Отец бы отвесил щедрую на мудрость оплеуху, увидев с какой невозмутимостью, сын впитал в себя стакан водяры. Этот же размяк на благодушие от очередной дозы алкоголя.

Печенье отвратительное. Лейтенант об этом знает, так как получил на паёк четыре такие коробки. Оно просрочено и горчит. Потом будут понос и температура. Вместо этого он достаёт зелёную пачку сигарет с бумажным фильтром «Новость». Тоже из недельного довольствия, пайка. Командир долго складывает щепотью три пальца на руке, затем медленно, как стыковочный блок шаттла, тянет её в сторону лейтенанта через стол. Он просит сигарету. Закуривает и, выдыхая дым, протяжно и долго мычит. Его глаза закрыты. Лицо обволакивает кислый дым. В этом мычании тянется невыносимая мука какой–то боли.

Лейтенант тоже закуривает и морщится. Кислота дыма неприятна, но всё–таки не так противна и опасна, как овсяное печенье на столе. Водка самое вкусное событие за всё это время.

Командир в угарном дурмане, наверное, тоже приходит к такому выводу, сгребает стаканы и вновь разливает водку, а пустую бутылку сталкивает со стола локтём. Она не разбивается, а гулко катится где–то внизу и звякает о такие же пустые ёмкости. В кабинете уже не так сильно воняет дерьмом.

Второй стакан лейтенант пьёт смакуя, маленькими глотками. Пьёт и думает, что неплохо бы сейчас на войну, чтобы обрести утерянную значимость себя, как офицера. Воевать по–настоящему, зло и отвязно веря, что ты нужен Родине, а не добрить залежавшуюся душу и потерянные мечты вот этим вкусным пойлом.

Выпив, он замечает, что командир свой стакан не пил, держал в качающейся руке, и наблюдал за подчинённым, одним глазом, внимательно и брезгливо.

— Пошло? — наконец, спросил он и рывком хлопнул в рот свой стакан. Немного промахнулся. Часть водки расплескалась по лицу, попала в глаза. Командир полка зарычал, оттянул ворот кителя и стал тереть ним по лицу.

— А, …ть, злая, сука, если не в рот её …ть! Триплексы пробила, …ть!

Ещё жмурясь и кряхтя, он снова шарит рукой под столом, шелестит бумагами, скребёт нестрижеными ногтями, затем достаёт ещё одну бутылочку «Столичной», тут же зубами срывая с горла «бескозырку».

— По третей, летёха. Не чокаясь.

Компол афганец. С орденами. Но поставленная задача выглядит нелепой, так как не чокались и первые два стакана. Лейтенанту уже всё равно. Ему хорошо и он улыбается.

Выпили снова, закурили.

— Ты мне танки сделал?

Командир наконец–то вспомнил… Не имя, а то, как ставил перед новоприбывшим лейтенантом задачу «поставить на ход» вышедшую из строя технику. Знал, кого просить. Молодого, рьяного до службы, ещё не обрушенного бесперспективностью и отчаянием, верящего в светлое будущее и справедливое начальство, офицера. Танки были восстановлены за четыре месяца, в режиме постоянных скандалов с нищими рембатами, в дурмане беспрестанных магарычей, выскуливания запчастей, а порой и отчаянного воровства.

— Сделал, командир.

— Во–от! — поднял вверх палец комполка. — Ты толковый офицер. Поэтому ты идёшь на. й отсюда.

Левченко встал, удивляясь, что после трёх стаканов ноги его слушаются и не шатает. Или привык пить, или пойло качественное. За этими мыслями он решил не обращать внимание на уязвлённое самолюбие, когда его послали на «три буквы». Укол был тупым. Так себе — едва чувствительный тычок.

— Разрешите идти?

— Пиз…й на …й!

Разворот через левое плечо, три чеканных шага, снова не без удивления на твёрдость и покорность ног, и затем к дверям. Спиной к командиру, улыбаясь самому себе, на ходу радуясь, что повезло: хорошей водочки покушал, а там можно и на «три буквы», и дальше.

— Стоять! Кругом!

Рефлекс развернул тело, вытянул его в «смирно».

— Эй, лейтенант, ну тебя на. й, как тебя там?

— Лейтенант Левченко, товарищ командир.

— Ко мне, лейтенант! На …й ты выпендриваешься?

— Никак нет, товарищ командир. Старший офицер брезгливо поморщился, словно его мутило. Снова грязная рука командира шарит под столом. Одна за другой на стол выставляются пять бутылок «столичной». Затем неожиданно выбрасываются связанные бинтом погоны.

— Это тебе за танки, сынок…

Нечувствительная, бессознательная рука лейтенанта сгребает погоны в руку. Три звезды. Вслед за осознанием значимости события звучат слова подполковника:

— Я твой командир, и я тебя сделал. Откручивай, Александр Николаевич…

От того, что командир назвал его по имени–отчеству, Левченко вздрагивает. Что это такое: проблеск сознания? Вспышка угасающей памяти? Или он попросту отвык, почти за год, к тому, что его не называют по ИО?

Почему–то хочется достать из кармана давно написанный рапорт о том, что он уже несколько месяцев исполняет обязанности командира роты, а тот, который должен был это делать, однажды, во время очередной офицерской попойки, просто сгрёб за ворот пьяного лейтенанта и, обдавая горячим перегарным духом, прошептал с яростью: «Всё, валю на хрен отсюда!» На следующий день он не явился на построение, и на все последующие. Пропал. Пропал и командир батальона. Собрали скудные пожитки и уехали, как студенты с надоевшей «картошки».

Вместо этого пальцы выжимают усики на звёздочках и выдавливают их из погон на ладонь. Командир протягивает свою немытую ладонь, и звёздочки, зелёные, полевые, скатываются на неё и становятся почти невидимы на грязной коже. Маскируются. Комполка уже откусил «бескозырку» на одной из бутылок. Осторожно, словно дохлых мух за лапки, он одну за другой бросает звёзды в пустой стакан, затем заливает их водкой. Водка ложится на стакан «горочкой», не пролито ни капли. Так и выпить надо: не уронив и не оставив ни одной капли. Неосознанно лейтенант облизывается. То ли подарку судьбы — за год службы стать старлеем, то ли потому, что просто хочется хорошей водки.