Роман Лерони - Не говорите с луной

— Ты бы всё–таки завязал с армией, — повторил совет Александр. — Пока есть возможность.

— Вернуться нет возможности, — вздохнул Евгений. — Я пробовал. Три года назад, когда отвалялся в госпитале после контузии, решил вернуться на родину и продолжить учёбу.

— Что — не доехал?

— Почему же? — усмехнулся солдат. — Доехал. Не смог подсыпать, сколько просили в университете за восстановление.

— Почему же через военкомат не решил проблему.

— Пробовал. Там тоже отсыпать просили. Я пригрозил судом, разбирательствами, и меня быстренько восстановили, но после первой сессии отчислили за неуспеваемость. Всё равно вышло так, как хотели они. Пришлось возвращаться сюда и снова подписывать договор.

Как–либо прокомментировать это откровение было невозможно. На секунду представив себя на «гражданке», где балом сытой жизни правит пронырливое и хваткое жульё, Александр лишь едва слышно откряхтелся. Армейская передовая была буквальной: вот он — ты, а вон, за тем темным дувалом, или вон, в том чёрном зеве окна, или распахнутых дверях — вражина. И у вас на двоих одна жизнь, и кто первым определит позицию другого, вовремя нажмёт на курок, тот и будет ближайшее время заглядывать в своё куцое будущее и наслаждаться глупыми мечтами о справедливой и уютной гражданской жизни. Что может быть проще? Кроме простодушной глупости и инстинкта выживания — ничего.

— Идём, — сказал Александр. — Лирики пока достаточно. Посмотрим, как дела наши. Не нравится мне, что так тихо. — Мне тоже, — пробурчал Шевалье, перехватывая в руках тяжёлый пулемёт. — Валить отсюда надо, пока не поздно.

Медленно огибая угловую стену дома, плотно прижимаясь к ней спиной, Александр выглянул из–за угла на дорогу, прорезающую посёлок. Тут же в лицо ему упёрся холодный металл автоматного ствола.

— Пух! — сказал Кабан и громко, не хоронясь, заржал.

Сдавленное паникой, как немилосердной гарротой 65, сознание, медленно оттаивало, восстанавливая чувствительность тела, и когда она вернулась, сначала к руке, затем к скрюченному пальцу на курке, Александр испугался ещё больше. Ствол его автомата был направлен прямо в живот пошутившему солдату.

— Ты е…ся, Кабан? — зарычал офицер.

Но солдат продолжал смеяться. Несомненно, эта выходка его очень развлекла.

— Ты бы сейчас уже кишки свои собирал по всей улице!!!

— Да пошёл ты…, старлей! Это бы Шевалье твои мозги со своей морды утирал. Придурки! Обосрались? Сидят, трындят — что за версту слышно.

Гаррота — удавка.

Из–за спины старшего лейтенанта выступил Шевалье и, левой, свободной от оружия рукой, коротко ударил Кабана в грудь. Смех захлебнулся коротким иком, и боец рухнул навзничь, выронив автомат.

— Ты чего?! — возмутился он.

— В следующий раз, свинья, воткну ствол в пасть! — рявкнул Шевалье, сильно ткнув Кабана стволом пулемёта в живот.

— Отставить, Шевалье, — сказал Александр, подталкивая ногой к Кабану оброненный автомат. — Остаётесь здесь. Держите дорогу, пока я не соберу остальных. Будем уходить.

— Понял, — сказал Шевалье, и пошёл в темноту, на противоположную сторону дороги. — Не тяни, старлей. Надо уходить. Кабан, вернись на место!

Идти одному по улице было тяжело. Темень, пробитая воем ветра, иссечённая ледяным дождём, наполненная шорохами, скрипами, какими–то стуками, шершавыми звуками чьих–то шагов, вливалась в душу, заставляя холодеть и без того стиснутое холодом тело. Иногда на дорогу, из проходов во дворы высыпались жала лучей. Тихо и осторожно шагая под дувалом, Александр останавливался, когда натыкался на вьюченных ослов. Животные стояли смирно, иногда переминаясь с ноги на ногу. К их спинам были привязаны какие–то огромные тюки. В ближнем доме, который был едва виден через распахнутые ворота, в окне, шаря по интерьеру, дёргался луч карманного фонаря. Александр направился туда.

Вход в дом был открыт. Из него, едва заметно обдувая кожу лица, наружу выливался тёплый воздух, наполненный острым запахом свежего дерьма. Осмотрев двор, в котором также стояли два навьюченных осла, неторопливо что–то поедая из привязанных прямо к мордам сумок, Александр зашёл в помещение, инстинктивно прикрывая нос рукой. Воняло очень сильно. Всё было перевёрнуто вверх дном. Какие–то рядна, ящики, битая и раскиданная посуда, утварь вперемежку с одеждой — всё было под ногами, перепачканное мокрой глиной, грязью с улицы. Жилище изнутри было похоже на обываловку бомжей, которую однажды Александру пришлось увидеть в «перестроечный» период истории когда–то огромной державы. Только тогда воняло не так резко.

Он собирался пройти в другую комнату, когда вынужден был остановиться и схватиться рукой за гранату, закреплённую на петле разгрузочного жилета. Его остановил смачный в тишине щелчок предохранителя. Фонарь потух раньше.

— Кто там? — прозвучал голос из этой комнаты. — Седой, ты? Вали

нахрен отсюда! Я ещё не высрался. Александр узнал говорившего. Это был старшина Сотка. Молчать нельзя было, иначе можно было услышать последний звук

в своей жизни — глухой стук упавшей гранаты.

— Старший лейтенант Левченко, — сказал Александр, на всякий случай отойдя от стены, примыкающей к проходу. Автоматная очередь пробила бы её навылет.

— Чего тебе надо, старлей?

— Собираю всех. Пора идти, старшина. Что ты там делаешь?

— А ты не слышишь? Сру я тут, мля. — Солдат ехидно засмеялся.

— Почему в доме?

— А тебе какое дело, старлей? Сру где хочу, и тем, что ел. Или ты хочешь, чтобы я морозил свой зад на этом ветре? Геморрой ты мне лечить будешь?

— Я вхожу, Сотка, — предупредил Александр, с облегчением вздыхая, когда ещё раз прозвучал щелчок предохранителя.

— Входи, — снова усмехнулся солдат. — Присаживайся рядом. Подумаем. Здесь и бумаги валом, чтобы говно в заду не липло, когда будем назад топать.

Включив фонарь, Александр вошёл. В луче света, посреди заваленной различным хламом комнаты, стянув штаны и опираясь на автомат, сидел старшина, разминая в руке какой–то обрывок бумаги. Офицер не раз видел, как люди справляют нужду, но то, что он увидел, никак не укладывалось в его сознании. Один человек сидел и гадил в жилище другого человека… В это было просто невозможно поверить!

— Сотка, ты вообще рехнулся?!

— Ты чего, старлей? Первый раз замужем? — ответил солдат. — Этим барбекам надо срать при любом удобном случае. Они нам, мы им. Да, убери ты этот фонарь, нах..! — скривился Сотка, прикрывая лицо от света бумажкой, исписанной какой–то густой арабской вязью, разукрашенной какими–то рисованными растениями, орнаментом. — Весь кайф ломаешь!..

Резкий, тяжёлый на весь вес справедливого негодования, удар берцем в лицо, опрокинул Сотку на спину. Солдат попытался или что–то сказать, или крикнуть, то вместо этого в его горле что–то заклокотало. Не давая ему опомниться, прийти в себя, Александр подскочил к нему, и ещё дважды, сильно и молча, опустил каблук нового ботинка прямо на разинутый рот человека. В дёргающем луче фонаря лицо Сотки разорвалось, оплыло кровью и осколками зубов. Этих ударов оказалось мало. Громила был крепок. Он перевернулся на бок и встал на четвереньки, сжимая в руках оружие, которое так и не выпустил. Автомат был уже снят с предохранителя. Дальше время для Александра замедлилось, загустело в каждом своём мгновении, застревая на каждой доле секунды, словно в последний раз смакуя жалкие остатки жизни. Он успел ударить по стволу, отвести его в сторону, когда длинная, оглушающая, с длинными рваными вспышками очередь, стала крошить жалкую мебель, выбивать твёрдые куски глины из стены, наполняя комнату грохотом, пылью и сладким пороховым запахом, отчасти забившим зловоние. Широкий, с размаха удар ногой снова пришёлся в лицо Сотке. Он дёрнулся, отпустил курок, повалился на локти, отставив волосатый белый зад со спущенными штанами. Размахнувшись автоматом, Александр обрушил приклад на шею солдату. Что–то в последний момент его заставило ослабить замах, и удар вышел незвучным, мягким, но его было достаточно, чтобы Сотка ничком повалился на пол, животом в собственное дерьмо, на свои безвольно подломленные руки. Наклонившись над бесчувственным человеком, офицер подобрал автомат и забрал из разгрузки тяжёлый автоматический американский «кольт», пистолет. Наверняка, у солдата было припрятано ещё оружие, но ворочать огромное тело по полу, постоянно рискуя испачкаться испражнениями, не хотелось. Были ещё и гранаты. Но странное, мягкое безразличие ко всему, что должно было произойти потом, неожиданно охватило Александра. Подступила тошнота.