ПИТИГРИЛЛИ - КОКАИН

«Бой» выскочил и ловко распахнул дверцы. Тито сунул в руку шофера пятьдесят франков.

Тот отказался.

– Примите, я от чистого сердца. Вам противно? Все равно примите.

Шофер взял их с достоинствон в быстро удалился, причем воздух прорезал веселый звук рожка.

Для Тито было два письма. Одно из Италии, другое из редакции.

Он взялся за чтение последнего. Директор пасал:

«Завтра, в четыре часа утра, будет казнен, на бульваре Араго, убийца учительницы – Мариус Ампози, с Ямайки. Напишите цветистую статью. Два столбца. Вот уже шесть лет, как во Франции не было казней. Новый президент отказал в помиловании убийцы. Расчитываю на вас. Статья должна быть в типографии в шесть часов утра. В восемь будет пыпущен экстренный номер.

Привет»…

Скомкал письмо и принялся за другое:

«Дорогой друг,

я получила твою открытку. Как ты мил! Ты не забыл еще Мадлену? Но я больше не Мадлена! Теперь я Мод! После десятимесячного пребывание в исправительном заведееии я вышла оттуда и встречалась со многими мужчинами, из которых один – режиссер в кафе-концертах, заметив, что мои ноги могут далеко унести меня, стал

обучать меня танцам и устроил мне ангажементы в лучших варьетэ Италии. Через месяц буду в Париже, в К а з и н о.

Ты рад меня видеть?

Мод» .

Сопровождавшему его в лифте бою он заказал декокт из липового чая с настойкой из цветов померанцев.

Когда лакей принес требуемый напиток, то должен был постучать в двери три раза, потому что Тито спал крепким сном.

Когда он проснулся, декокт был совершевно теплый, запах померанцев давно испарился, часы стояли.

Позвонил.

Вошел лакей.

– Который час?

– Четыре часа утра.

– Что вы сказали?

– Четыре часа утра.

– Какой день?

– Четверг.

– В котором часу я вернулся домой?

– В семь утра.

– В какой деиь?

– В среду.

– А сегодня?

– Четверг.

– Который час?

– Четыре часа утра

– Значят я спал…

– От восьми вчерашвего дня до четырех се-годня.

– В общем…

– Двадцать часов.

– Многовато.

– Бывали случаи похуже, чем ваш. Можно унести поднос? Как видно, липовый цвет послужил вам на пользу.

– Почему вы так думаете?

– Вы хорошо спали.

– Но я даже не попробовал его.

– И не надо. Это специальность нашего дома.

– Хорошо. Унесите эту специальность.

Поднос вместе с лакеем исчез.

– В этот час, – подумал Тито, перечитав письмо директора, – я должен был быть на бульваре Араго и смотреть на то, как будет обезглавлен Мариус Ампози. Разве это действительно так необходимо, чтобы я там был? Согласен, что статья должна быть написана. Но идти туда… Как она хороша эта армянка!… Калантан… Имя, которое напоминает отдаленный звон колоколов… Похоронный звон колоколов для Мариуса Ампози, специализировавшогося на убийствах учительниц. Если я даже в пойду, то что увижу в этой непроглядной тьме? И все же необходимо написать что-нибудь. Экстренный выпуск по поводу казни… В шесть рукопись должна быть в типографии…

Думая таким образом, он встал с постели и тяжело опустился одной частью тела на стул, а другой на письменный стол.

Большие листы ослепительно белой бумаги ждали его.

Казалось, что это самоубийца готовится писать свою последнюю волю.

– Не понимаю, – думал он – почему смертные приговоры исполняются всегда рано утром. Беспокоят так рано палача, священаика, смертника, ко-

торые могли бы еще и поспать. Разве полуденный час не был бы более подходящим? И стал писать.

И, вместо того, чтобы описывать печальную церемонию, стал раздумывать:

– Что за ужаснейшая вещь заниматься журналистикой в летние месяцы, когда все депутаты находятся в отпуске, фельетонисты на даче, судебная палата закрыта! Неизвестно, чем наполнигь газету. Тогда директор предлагает вам написать два столбца по поводу случая, не имеющого никакого значения, подобно этому. А все же в Италии было бы еще хуже. Там, когда чувствуется недостаток материала, пишут длинные статьи о сообразительности муравьев, о родах тройни (специальность Калабрии), о чуме в Манчжурии, о необычайном ударе молнии, о краже ожерелья (северная Америка), ведутся диспуты об обитателях Марса, о продолжятельности существования Земли, о настоящем имени д'Аннунцио (д'Аннунцио или Рапаньета?), или описывают величину рыбы, которая просто рыбешка. Кретины!

Часы показывали четверть пятого. Перечел заглавие.

Но мысль совершенно не работала. Мысли были неподвижны, бездеятельны и точно заперты в жестянку от консервов. Гастрономическое сравнение: что за гадость в четыре часа утра, после двадцати часов сна! Мысли были заперты, точно в коробочке с кокаином, этой славненькой коробочке, которая стоит тут, подле чернильницы, и манит его.

Он хорошо знал, что под влиением кокаина мысли развертываются, точно чайные листья под влиянием кипятка.

Понюхал.

Стал писать.

Написал одну, вторую, третью страницу без запинки, не думая, не поправляя, не отрываясь. Фантазия его видела ужаснейшие сцены: блестящее лезвие, сверкающее в утреннем свете, редкие прохожие, которые останавливаются и смотрят на подготовительные работы, серая камера, точно могила, солдаты, образующие четыреугольник вокруг эшафота.

Когда шестеро господ в черном вошли в камеру, Мариус Ампози спал еще крепким сном. До самого вечера он верил в помилование. Вид этих мужчин, в черных сюртуках и цилиндрах, отнял у него последний луч надежды.

– Мариус Ампози – сказал один из них, мужайтесь! Прошение о помиловании отклонино. Час искупления вашей вины настал. Мужайтесь.

– Не сдамся! – ответил с циничной усмешкой приговоренный.

За прокурором стояли начальник тюрьмы и защитник. Остальные не могли скрыть свое волнение.

Тюремные часы погребальным звоном пробили четыре.

Прокурор прочел приговор. Когда он кончил, помощники палача взяли за руки смертника. Остальные раccтупились по обеим сторонам.

Мариус Амяози шел твердо и уверенно. Посмотрел ироническим взглядом на нас, журналистов, стоявших в темном и сыром коридоре и наблюдавших за этой церемонией; по бокам коридора расположены мрачные камеры, в окошечках которых светились глаза – тоже приговоренных? или ждущих своей очереди?

Палач шел впереди всей этой печальной группы.

За ним смертник и два его помощника.

Затем защитник, начальник тюрьмы, прочие чиновники и журналисты.

Спускаемся по ступенькам и минуем галерею. Звук наших шагов нарушает мертвую тишину, царящую вокруг нас.

Входим в зал.