Ясмина Хадра - Это как день посреди ночи

Андре схватил кий, натер его кончик мелом, перегнулся через край, положил на руку, используя ее в качестве опоры, прицелился и резко ударил в разноцветный треугольник, выложенный в центре зеленого сукна. Пирамида разлетелась, шары брызнули в разные стороны, отскакивая рикошетом от бортиков стола.

– С сегодняшнего дня, – заявил он, – в бар будут приходить не для того, чтобы нализаться. У меня, в первую очередь, будут играть на бильярде. И обратите внимание, это лишь первая поставка, еще три стола привезут в конце месяца. Я намереваюсь организовать региональный чемпионат.

Хосе принес всем пива, мне налил содовой воды и в ожидании прибытия гостей предложил расположиться за столиком во дворе. Было около шести часов вечера. Солнце медленно катилось за холм, заливая виноградники косым, низко стелющимся светом. С террасы открывался роскошный вид на равнину и дорогу, ползущую змеей в Лурмель. У въезда в город из автобуса выгружались пассажиры: жители Рио-Саладо, вернувшиеся из Орана, и арабы, каждый день ездившие туда работать на стройках. Зажав под мышкой котомку, мусульмане с изможденными лицами прямо по полю направлялись к дороге, ведущей к их деревне.

Желлул проследил за моим взглядом; когда последний рабочий скрылся за поворотом, он повернулся ко мне и посмотрел – настолько пристально и проницательно, что на душе стало тревожно.

В то самое мгновение, когда солнце укатилось за холмы и спряталось там в засаде, все пространство без остатка заполнило собой семейство Ручильо, представленное двумя младшими сыновьями Пепе, двумя их кузенами, а также зятем Антонио, певшим в кабачке в Сиди-Бель-Аббесе. Все они приехали в огромном рокочущем «ситроене», прямо с заводского конвейера, припарковав машину у ворот так, чтобы ее невозможно было не увидеть. Андре встретил их дружеским похлопыванием по плечу и грубоватым смехом толстосума, после чего усадил на лучшие места.

– Да, даже если у человека полно денег, это не мешает ему за версту вонять лошадиным навозом, – проворчал Симон, которому не понравилось, что Ручильо прошли мимо нас, даже не поздоровавшись.

– Ты же знаешь, что они собой представляют, – ответил я ему, чтобы разрядить обстановку.

– Все равно, могли бы открыть рот и поприветствовать нас. Разве продемонстрировать дружелюбие им чего-нибудь стоило? Мы что, какие-нибудь ничтожества? Ты аптекарь, Фабрис журналист и поэт, я муниципальный служащий.

Еще не успело стемнеть, а двор уже гудел от голосов радостных девушек и одетых с иголочки молодых людей. У сверкающих автомобилей стояли пары постарше – дамы в роскошных, королевских платьях и мужчины во фраках с черными бабочками, торчавшими поперек горла и чем-то напоминавшими ножи. На этот праздник Андре пригласил все сливки общества как Рио-Саладо, так и окрестностей. В пестрой толпе можно было увидеть сына первейшего местного богача Хаммама Буджара, у отца которого имелся даже личный самолет. Его держала под ручку прекрасная еврейка, восходящая звезда оранской эстрады, которую осыпала комплиментами толпа почитателей, наперебой протягивая девушке то зажигалку, то пачку сигарет.

Зажгли китайские фонарики; они тут же взмыли в небо над двором, и Хосе несколько раз хлопнул в ладоши, требуя тишины. Гам сначала захлебнулся, а затем и вовсе стих. Андре поднялся на возвышение и поблагодарил гостей за то, что они приехали отпраздновать открытие его заведения. Затем принялся рассказывать сальный анекдот, приведший в смущение собравшихся, больше привыкших к сдержанности; посетовал, что люди еще не достигли широты взглядов, которая позволила бы ему продолжать свою речь в том же духе, быстро закруглился и уступил место оркестру.

Вечеринка началась концертом неведомой доселе музыки, основу которой составляли трубы и басы. Гостям она сразу не понравилась.

– Ну вы даете! – бушевал Андре. – Это же джаз! Если его кто-то и может не воспринимать, то только троглодиты!

Джазменам не оставалось ничего другого, как признать очевидное: от Орана до Рио-Санто было всего лишь шестьдесят километров, но мировоззрение этих двух городов разделяла поистине бездонная пропасть. Будучи профессионалами, они еще какое-то время играли исключительно для себя, затем, будто совершая последний круг почета, исполнили мелодию, на фоне всеобщего безразличия прозвучавшую сущим проклятием.

Потом, незаметно для всех, исчезли.

Андре подобного краха не исключал, но все же надеялся, что гости проявят хотя бы минимум корректности по отношению к прославленному местному джазовому коллективу. На глазах у всех он рассыпался в извинениях перед трубачом, который с оскорбленной миной клялся, что ноги его больше не будет в этом захолустье, которое в культурном отношении не уступает загону для скота.

Пока за кулисами погибал лучший замысел Андре, Хосе пригласил на эстраду еще один оркестр, на этот раз местный. Как только грянули первые такты, присутствующие оживились, отовсюду посыпались возгласы облегчения, и на площадку для танцев, будто прибой, хлынули многочисленные пары бешено отплясывающих ног.

Фабрис Скамарони спросил племянницу мэра, не соблаговолит ли она с ним потанцевать, и тут же бодро повел ее на площадку. Я сначала получил вежливый отказ от какой-то девицы, окаменевшей от робости, но потом убедил выбрать меня в кавалеры ее подружку. Симон был на седьмом небе от счастья. Подперев руками голову и спрятав в ладонях пухлые, детские щечки, он не видел перед собой ничего, кроме опустошенного стола в глубине двора.

Музыка стихла, я отвел партнершу на место и вернулся за свой стол. Симон не обратил на меня никакого внимания. По-прежнему пряча в ладонях лицо, он улыбался, безмятежно и туманно. Я помахал у него перед глазами рукой, но он никак не отреагировал. Тогда я проследил за его взглядом… и увидел ее.

Она сидела одна за столиком в сторонке, который, по всей видимости, поставили в самый последний момент, потому что ни приборов, ни скатерти на нем не было. Время от времени от моего взора ее скрывали движущиеся в танце пары… Я понял, что так успокоило Симона, превращавшего любой бал в уморительный цирк: от красоты девушки буквально дух захватывало!

В облегающем белом платье и перчатках до локтей, с черными, собранными в шиньон волосами и улыбкой на устах, легкой, будто облачко дыма, она смотрела на танцующих, казалось совершенно их не замечая. Девушка будто погрузилась в свои мысли, грациозно подпирая головку кулачками. Время от времени она исчезала за извивавшимися вокруг нее силуэтами и потом появлялась вновь, величественная, как выходящая из озера нимфа.

– Она невероятна, скажи? – тихо молвил Симон, затаив дыхание, будто в трансе.