Олег Нестеров - Небесный Стокгольм

– А Суслов? Серый кардинал? Куда он смотрит? – не унималась Люся.

– Его Хрущев хотел еще прошлой осенью в расход пустить, назначить вместо Брежнева на декоративную должность – Председателем Президиума Верховного Совета. Говорят, у него истерика случилась, упросил оставить. А Ильичев постоянно при Хрущеве, даже речи писать помогает, живой, как мячик. Отец рассказывал, один раз экватор переплывали, тот устроил праздник Нептуна, сам бороду нацепил, трезубец взял, Хрущев ему подыграл, даже Громыко в плавках русалку изображал. Вот они какие теперь. Андропов тоже прогрессивный. Стихи пишет и джаз слушает.

Вера замолчала, видимо подумала – не слишком ли разоткровенничалась? Но положила всем пельменей и решила продолжить:

– А вашего бывшего начальника, «железного Шурика», Хрущев поставил «недремлющим государевым оком». К нему теперь особое доверие. Контролирует всех и вся: обкомы, совнархозы, директоров.

– Это как? – не понял Петя.

– Придумали такой партийно-государственный гибрид – Комитет партийного контроля. Чтобы номенклатуру в узде держать.

– Ну и правильно, – поддержала Люся. – Давно пора.

– Тесть сказал, что Никита сжег мосты, – проявил свою осведомленность Антон.

– Ну не совсем уж сжег, – не согласилась Вера. – Просто черту подвел. Вся власть регионам, ставка на молодых. Конкуренция и прибыль вместо вала – тут он просто Либермана повторил. Велел наконец-то устранить бардак с ценами – привести их к «единому уровню». И меньше полагаться на партсекретарей.

– А вот это как раз опасно, – сказал Антон, у них с Верой завязалась супружеская дискуссия. – Они ревнивые, внимания требуют, а теперь будут под каблуком у профессиональных управленцев-хозяйственников. Знаешь, чем Александр II кончил? Бомбу кинули.

– Ну Антоша, кто-то к бомбе готов, кто-то нет.

– Какой же, Вера, у тебя ум! Мужской. – Петя слегка разомлел от еды и вина. – Мне такие нравятся.

Вера на него посмотрела и улыбнулась:

– Зато у тебя теперь царевна-лебедь.

Разговор все не кончался, Вера быстро пожарила картошки с луком, открыла банку маринованных грибов. Вина все еще хватало. Принесли транзистор «Альпинист», поймали «Радио Люксембург». Полилась музыка.

– Ну вот, теперь хоть похоже на субботний вечер. – Вера наконец перестала хлопотать. – Настя, тебе с нами не скучно?

– Нет, – улыбнулась та. – Только вы говорите о таких вещах… Я, может быть, в своем мире живу. Но мне все интересно, потому что вы его друзья. – Она обняла Петю.

– Он, наверное, тебе про «Спартак» только рассказывает, – предположил Антон.

– Между прочим, он чемпионом может стать! – вырвалось у Пети.

Музыка из приемника нравилась все больше и больше.

– А почему диктор по-английски говорит? Это же «Радио Люксембург», – удивился Антон. – Там же диалект немецкого.

– Это радио англичане открыли еще в тридцатых, – объяснил Кира. – Самый мощный передатчик, вещают на Англию. Передают только современную музыку. В отместку ВВС, там один нафталин.

– А мы теперь тоже активно на заграницу вещаем, недавно специальную редакцию сделали, – сказала Люся. – Выходим на разных языках мира. Даже для диаспор, украинской, армянской. Там неделю назад скандал был, у них есть передача «Арц у патасхан» – «Вопросы и ответы». Ведущего кто-то в эфире спрашивает: в чем все-таки разница между социализмом и капитализмом? А он возьми и ляпни – при капитализме человек эксплуатирует человека, а при социализме наоборот .

Разложили картошку, налили вина.

– А вам страшно не было? – спросила вдруг Вера.

Все замолчали.

– Ну, спички когда пропали с солью, не по себе стало, – сказал Петя. – В газетах-то ничего толком не писали. Так только – Кеннеди, ультиматум, отстоим Остров Свободы. Не успели толком испугаться – раз, отбой…

– А мне в один момент жутко стало, – призналась Люся. – Я как раз работала 28 октября. Воскресенье, спокойно репортажик свой пишу, дай, думаю, за бубликом с ряженкой в магазин схожу. Буфет-то закрыт. Выхожу из подъезда – «Чайка» на полном ходу резко тормозит, из нее вываливается какой-то деятель пузатый, с красным пакетом. Кричит: «Куда?!», а сам ходу не сбавляет, ему – «Третий». Он в лифт, лицо, вы даже не представляете, белое как мел. Торопился, видно, раньше времени дверь дернул, кабина между этажей встала. Тут он аж затрясся весь. Я потом, когда выходила опять, слышала, как шофер кому-то там рассказывал, что они заблудились с нервов, наш радиодом не могли найти. Мотались полчаса по переулкам и гудели в сигнал как ненормальные. Ну так вот, стали вызывать инженера по лифтам, а его нет – выходной, свинтил куда-то. Тут паника такая началась… Смотрю, Левитан спускается по лестнице. Ну, думаю, раз уж его внеурочно вызвали и все тут такое – война, точно.

Люся нервно сглотнула.

– И что?

– Тогда этот лысый в лифте попытался Левитану пакет между дверьми просунуть, не получается, печати не дают сургучные. Он их посрывал и давай по отдельности листочки просовывать.

– Примерно так Огурцова в «Карнавальной ночи» секретарша сосисками кормила, – сострил Антон.

Всем было не смешно.

– Ильичев, – предположила Вера. – Скорее всего, это он был. Прямо с заседания. Они там сутками сидели.

– Левитан, когда первый лист получил, бегом в студию, а лысый ему: Юрий Борисович, пожалуйста, помягче, ведь это не о войне, о мире… Я к приемнику – он ответ читает, от Хрущева – к Кеннеди. Все. Отлегло.

– Боялись опоздать по официальным каналам. Поэтому решили передать ответ таким образом. Там же уже на минуты шло…

– И не сидели бы мы с вами и не говорили. Даже вина бы не было. И цензура – не цензура, Денисыч, или Филиппыч, «Новый мир» – старый мир. Был бы мир опять с бактериями и моллюсками на глубине, – вздохнула Вера.

– Интересно, дельфины бы выжили? – спросила Настя.

Встречались на Проспекте Маркса. Совсем недавно напротив Большого театра окрыли монумент основателю-классику. Стоял теперь в центре Москвы иностранец. Даже немец. Ну, не совсем немец, но из Германии. Как Ремарк. Или Санта-Клаус. Стоял, улыбался. Вернее, с виду, конечно, он так сурово на всех смотрел, но видно, что под своей бородой все-таки улыбался. Снежок его запорошил, укутал, уютно ему тут и тепло. И нам спокойней. Гений немецкий не может ошибаться, на то он и немецкий. Ну, разве что иногда. Пару раз в сто лет – войну про играть.

Петя увидел Настю издалека. Этюд в пастельных тонах. Интересно, когда он с ней, он ее не замечает. Ну не в том смысле, что она ему неинтересна. Нет, просто она как бы в нем. И говорит с ней, как с собой. А она всегда внимательно слушает и улыбается. Она почти всегда улыбается.