Иван Шипнигов - Нефть, метель и другие веселые боги (сборник)

– Что? – воскликнула истомившаяся Нина Васильевна.

– Нет, ничего. Записывай номер.

Пришла гадалка, увешанная бусами, браслетами и перстнями, приседая и поминутно шикая на и без того затихшую Нину Васильевну, прошлась по комнатам. Потом поводила руками по воздуху, стукнула в туалете по вентиляционной решетке, сожгла вонючую травку.

– Домовой у вас шалит – вот оно что.

– Домовой?!

– Обидели, значит. Гости шумные были? Незнакомые? До утра сидели? Надолго уезжали? Тараканов дихлофосом травили?

– Да что вы такое… гости. Какие у меня гости!

– Ну, значит, словом недобрым или еще чем. Мириться надо.

– Как мириться? С кем? С девочками?

– С какими девочками? – Гадалка деловито порылась в сумке, достала какие-то разноцветные шнурки и пошла раскладывать их по углам. – С домовым мириться вам надо. Я вам обереги положу, а вы, на ночь или когда из дома уходите, обязательно еду оставляйте на столе.

Нина Васильевна отдала гадалке три тысячи рублей из заначки. В домового, конечно, она не верила, но все же, заперев за шарлатанкой дверь, поставила на стол тарелку со вчерашними макаронами и сосиской.

Села на диван, включила телевизор: Малахов! Чуть не пропустила. Оцепенело растворила взгляд в экране. В программе обсуждали наследство какого-то актера, состоящее в основном из трехкомнатной квартиры на Остоженке. Умирая, актер завещал все сиделке, а жене и дочери не досталось ничего – так, гроши, какая-то гнилая дачка в дальнем Подмосковье. Заплаканная дочь актера сидела между священником и депутатом Мосгордумы и говорила о своей любви к умершему отцу и о продажности московских судов. Депутат задумчиво кивал, священник сопел в бороду, ведущий криком усмирял рвущуюся с противоположного дивана крашеную бешеную тетку, выдававшую себя за психолога. Глава ассоциации риелторов успевал сказать только: «Позвольте, позвольте, я как глава…», остальные его слова сминались в гвалте, и нужно было начинать заново. Нина Васильевна, измученная тревогой, впервые не досмотрела передачу и пошла спать: звук и изображение в последние три дня почему-то все ухудшались.

Утром она зашла на кухню и вздрогнула: тарелка была пуста и измазана кетчупом, хотя никакого кетчупа в макароны Нина Васильевна не добавляла. Более того, в ванной на полу лежали грязные носки, в стакане для зубной щетки хищно блестел мужской станок для бритья. Нина Васильевна застонала, наскоро оделась и, забыв подвязать спину платком, помчалась на Обручева. Долго звонила в дверь, ей никто не открыл. В смятении она не сообразила, что сейчас утро и девочки на работе, но, даже осознав это, она все равно пришла в ярость: как они сссмеют! Ведь их облагодетельствовали!..

Поехала к Прокофьевне. Там вместо утешения она встретила ужас гораздо больший, чем в собственной квартире: вместо входной двери, роскошной старой трехметровой двери, зияла пахнущая борщом дыра. Озабоченно переступали через мусор разрушенного дверного проема эмчеэсовцы, писал что-то в папке тощий участковый.

– Сменили, смениилиии! – рыдала Александра Прокофьевна как по покойнику.

– Что сменили?.. – прошелестела Нина Васильевна. Перед глазами было мутно, и униформа спасателя, сматывающего какие-то провода, показалась ей строительной робой.

– Пришла… с рынка… – икала Прокофьевна, наступая, – замок. Ключ. Не входит. Слесарь. Открыть не смог. Говорит, нет там замка вообще. Одна скважина для виду. А внутри стена сплошнааяяя!!!

Александра Прокофьевна завыла и вдруг легко, как девочка, села на пол. Полицейский торопливо достал мобильник и стал вызывать «скорую». Нина Васильевна, чувствуя, что ошалелая голова может выдать что-то совсем ненужное, если еще хоть минуту продолжить смотреть на эту дыру в толстой стене на века построенного сталинского дома, поехала к себе.

Выходя из лифта, который останавливался на пролет ниже ее площадки, она услышала, как скрипнула, закрываясь, дверь – ее дверь. Навстречу ей спускался озабоченный молодой мужчина в розовой рубашке. Нина Васильевна кинулась было за ним, но куда там: застучало сердце, плюшевыми стали ноги. Замок поддался не сразу, потому что Нина Васильевна слишком резко дергала ключ, но вдруг с привычной плавностью спрятался в двери железный запирающий брусок, и Нина Васильевна ворвалась в квартиру. Тарелки на столе не было; вымытая, она стекала свежими каплями в шкафу; носков на полу в ванной не было тоже, зато на батарее сушились легкомысленные, с фальшивым, нарисованным якобы чулочным поясом женские колготки. Нина Васильевна вызвала «скорую».

Проспав на следующий день после уколов непривычно долго, Нина Васильевна проснулась с ясной головой, уже твердо зная, кто во всем виноват. Не прикасаясь ни к чему, не завтракая и не убирая, она неподвижно просидела весь день перед почти не работающим телевизором, глотая одну за одной шипящие передачи и рябую рекламу и дожидаясь вечера. В семь часов поехала на Обручева.

Открыла ей Лена, которая, в отличие от нервной Насти, не кричала, не потрясала бесполезным договором, а спокойно, с поджатыми губами, сосредоточенно презирала Нину Васильевну. Нина Васильевна хотела было по привычке ввалиться в квартиру, пойти, не разуваясь, по комнатам, зашарить глазами по углам и полкам, но Лена осталась стоять в дверях, не пуская.

– У вас что-то срочное? – ледяным тоном спросила она. – Если нет, то я занята, и в другой раз, пожалуйста, предупреждайте о своем визите заранее.

Нина Васильевна задохнулась, мелко затрясла поднятой над головой сумкой, зашептала, хотя ей казалось, что она кричит на весь подъезд:

– В свою, свою квартиру… не зайти! Об-ла-го-де-тель-ство-ва-ла! А они, они… гадят, подсовывают, крадут вещи… По миру пустили!

Лена слушала, разглядывая ногти с белыми краешками на розовых, как у ребенка, пальцах. Это показное равнодушие вызвало в Нине Васильевне новый приступ ярости, на этот раз давший ей сил из последних, военных, смертных запасов, и она закричала уже по-настоящему:

– Воооон!!!

Лена с сожалением отвлеклась от своих ногтей:

– Вы хотите расторгнуть наши отношения? Хорошо, в двухнедельный срок мы освободим квартиру. С вас к этому времени остаток за месяц плюс залог, итого пятьдесят одна тысяча рублей. До свидания.

И захлопнула дверь.

Нина Васильевна на том же последнем запасе сил, который никак нельзя было тратить, доехала до дома, легла и больше не вставала. Отбойный молоток бил в самое темя, строительный кран раз за разом опрокидывал кровать, бетонная пыль заполнила легкие. По квартире, стуча дверцами шкафов, скрипя передвигаемой мебелью, шурша коробками и полиэтиленом распаковываемых вещей, бодро ходили легкие черные тени. Ковров на стене уже не было, в серванте вместо стопки тяжелых салатных блюд сверкали тонкие винные бокалы, фотография мужа была перевернута лицом вниз. Слышался тревожный женский голос; ничем так сильно не может быть озабочена молодая жена, как самыми простыми бытовыми вопросами: где что будет?