Зденек Плугарж - Если покинешь меня

— В пятницу вечером, в девять часов. Будем здравы. — Кроне поднял стопку и единым духом вылил содержимое себе в горло, даже не глотнув.

— На случай если в Валке кто-нибудь спросит, куда увозите одежду, скажите, что для лагеря в Ландау, понятно? И распорядилось об этом американское командование.

Кроне вытащил часы величиною с детскую ладонь.

— Ну, я уже должен бежать. Сколько?

— Две тысячи пятьсот, — твердо сказал Кодл.

— Sie sind ja verruckt [82] Вы рехнулись (нем.). — Кроне вырвал свою пухлую ручку из ладони папаши Кодла. — Разве я ворую?

— Уважаемый герр Кроне, — откашлялся папаша Кодл, — если для вас это дорого, то не обременяйте себя. Я найду еще пятьдесят покупателей, и они будут мне руки целовать.

— В тюках, которые я в последний раз купил у вас, не распечатывая, оказалось такое тряпье, милостивый государь, что его не будет носить даже тот столетний слепой нищий, который стоит на паперти храма святого Себальда, — огрызнулся Кроне.

В свете розовой лампочки были видны мелкие капельки слюны, брызгавшие у него из рта; от волнения Кроне закрывал глаза.

— Не кричите, ради Христа, — напомнил Хаусэггер и, приоткрыв дверь, беспокойно выглянул в распивочный зал.

— Не грешите перед богом, господин Кроне, — старался его успокоить папаша Кодл. — Мои земляки в Чикаго не какие-нибудь тряпичники, и если они посылают что-нибудь братьям из Чехословакии, то эти вещи высшего качества — прима! Мы, милостивый государь, не какой-нибудь захудалый народишко, в нашей истории имеются такие имена, как Коменский, Ян Гус, Жижка и Масарик, если вы о них когда-нибудь слышали! Две тысячи пятьсот — и делу конец. По моему разумению, сто пятьдесят процентов барыша вам вполне хватит. Если вы с этим не согласны — в пятницу не приезжайте.

Взволнованный и покрасневший Кроне снова вытащил свою серебряную луковицу.

— То, что вы меня грабите, отбирая, как у нищего, последний посох, черт с вами, я только лишь грешный слуга божий. Ладно, так мне и надо, раз я дурак. Но вы таким же способом как липку обдираете и Католическую хариту [83] Католическая харита — благотворительное общество. и тех убогих, лишенных работы, жилья, хлеба, которые жизненно нуждаются в этих тряпках! За это вам когда-нибудь ваш «гойский» бог предъявит счетец, господин папаша Кодл! Узнаете тогда, как грабить нищих… Мой бог, в наше время так трудно жить! — Кроне стер пот с лица. — В пятницу в девять я там буду с автомашиной, и если в тюках снова будет неходовое на рынке тряпье, то это последняя Kuhhandel [84] сделка (нем.). , вот господин Хаусэггер свидетель. Auf Wiedersehen, meine Herrschaften [85] До свидания, господа (нем.). . — Он сунул хозяину и Кодлу мясистую дряблую руку и, глядя куда-то в сторону, выбежал вон.

Папаша Кодл засунул палец за воротник, растянув его, а другой рукой минуту шарил под пиджаком, в том месте, где сердце.

— Мне вредно волноваться. Моя супруга постоянно твердит мне: «Береги здоровье, Карл, люди хуже, нежели скотина, не подпускай их близко к сердцу!» А оно вот опять колотится, как одержимое… «Гойский» бог! — снова взволновался Кодл. — Во время протектората я лупил еврейскую сволочь вот этими руками, в этом смысле наша гарда [86] Имеются в виду вооруженные отряды чешских фашистов. была на высоте. А теперь приходится им кланяться. Эх, вот что делает с порядочным человеком эмиграция! Иногда прямо реветь охота!

— Пройдоха он, в последний раз обштопал меня с тем твоим стрептомицином на целых двести марок, и с маслом тоже было не лучше, — медленно лепил фразу к фразе хозяин дома, как будто это составляло для него большой труд. — Ничего не поделаешь, имей я подходящий холодильник, я бы с этим Кроне разделался по-свойски! — Трактирщик встал, подтянул брюки и начал возбужденно прохаживаться по кабинету. — Гельмут! — ни с того ни с сего рявкнул он так, что у самого покраснели уши.

В тот же миг как из-под земли вырос пикколо. От быстрого бега и от страху он дрожал и рассы;´пал мелочь.

— Не сори деньгами, балда! Принеси контушовку!

Хозяин остановился перед фотографией на стене, отыскал на ней собственную персону в форменной фуражке со спущенным под подбородок ремешком.

— Да, фюрер, — широким жестом трактирщик провел по своему бычьему затылку, — с этими евреями хватил через край, что правда, то правда. Из пятнадцати тысяч вернулось их в Нюрнберг только восемьдесят. Но полюбуйся на этого клопа Кроне: разве можно после этого удивляться Адольфу? Выпьем, — стукнул он своей рюмкой о рюмку Кодла. Потом снова вернулся к фотографии, задумчиво стер рукавом пыль со стекла и долго глядел в оцепеневшие, торжественно тупые физиономии. Многие из них были разукрашены глубокими шрамами.

Хаусэггер заложил руки за спину, едва заметно кивнул головой и погладил усики под угреватым широким носом. Папаша Кодл только теперь обратил внимание, что усики его приятеля подстрижены, как у Гитлера.

Затем господин Хаусэггер, извинившись, вышел распорядиться насчет пива и показаться гостям в распивочной. С наступлением вечера в зале становилось все люднее. Грозовое освещение создавало в комнате обстановку покоя, газовая печка приятно обогревала, и мышиные глазки папаши Кодла все более затуманивались по мере того, как убывала прозрачная жидкость в бутылке.

— Ты единственный приличный и честный камрад, который у меня есть на свете, — нашептывал Кодл через полчаса радушному хозяину. — Дружба — это священный союз.

Хаусэггер насторожился. Задумчиво почесав затылок, он спросил:

— А что тебе от меня нужно?

— Совсем немного, — папаша Кодл допил рюмку и стал платочком протирать стекло часов. — И тебе связь с начальником лагеря принесла бы большие выгоды, — добавил он.

— Но я Зиберта почти не знаю, — простодушно заявил Хаусэггер.

Папаша Кодл смерил его презрительным взглядом.

— А Зиберта ты и не должен знать, — сказал Кодл мягко. — Достаточно, что ты меня знаешь. Думаю, что до сих пор ты на меня жаловаться не мог, — стекло все еще не было достаточно чистым, и Кодл, подышав на него, старательно и долго тер, а затем посмотрел на свет. — In medias res дела, к тебе ходят разные гости, выпивают, ведут разговоры, ну, например, что американцы нужны здесь, как блоха в шубе, что они, как саранча, обжирают Германию, что было бы лучше их отсюда выпроводить. И Зиберт у тебя пару раз был и выпивал по двести граммов…

Хаусэггер некоторое время пучил большие глаза, пока наконец понял, куда гнет его гость. Потом притянул к себе стул, сел на него верхом так, что спинка оказалась у него между колен.

— А почему ты сам не напишешь?

— Не могу, понимаешь… — Папаша Кодл начал снова тянуть из рюмки. Тонкие синие прожилки выделялись на натянутой покрасневшей коже лица. Выпив, Кодл встал, взволнованно положил руку на широкую ладонь Хаусэггера. — Пойми, дружище, один из заместителей — это нуль, ничтожество, в любой момент ему могут дать под зад коленом, а начальник лагеря — это все, фигура. Его назначают американские официальные учреждения.