Эрик Шевийар - Краба видная туманность

Стиль: не забудем, что цель оправдывают средства — намерение отразить абсурдность не существования, а намерений его рационально отразить, предполагает постоянное и последовательное использование ресурсов риторики, без насыщенности которой невозможна глубинная рационализация текста (а речь идет о явной рационализации — послушаем самого писателя: «Мне кажется, я всегда разворачиваю в своих книгах логическую нить, но не останавливаюсь на первых же разумных заключениях, к которым она приводит»). Именно чуть ли не барочная, вызывающая в памяти Лотреамона риторика и позволяет закладывать головокружительные виражи словесного слалома, порождает изысканное семантическое соскальзывание, перебрасывает, опираясь на изобретательные метафоры, легкие мостки подернутой безумием логики через манящую бездну абсурда.

Содержание — или, формальнее, тема: жизнеописание извечного простодушного, почти что трикстера, человека без свойств, Владимира и Эстрагона. Но все дело в том, что человек без свойств не может иметь, бог с ней, с жизнью, жизнеописания (Беккет, Беккет и еще раз Беккет). Отступление в лучших традициях рациональности и военной стратегии следует по всем трем направлениям: не без свойств, а со всеми возможными свойствами сразу; не жизнеописание, а, скорее, эпитафия; не человек, а (полу?)животное.

Может быть, заодно стоит вспомнить и о «животном этосе» «Палафокса», и о густой населенности романов Шевийяра (особенно на уровне метафор) разнообразнейшими представителями фауны, столь характерной, напомним, и для Лотреамона, и о — раз, два, три, четыре, пять… (кто там вышел погулять?) — одиннадцатом романе Шевийяра, «О еже» (2002), где буффонада, сплетаясь с автобиографией, естественным образом сменяется бюффонадой, складывающейся в восхваление ежа, существа уже не туманного, а «наивного и шарообразного», и о том, что, как нам известно, только человек, один из всех, не сумел избавиться oi сознания — со всеми вытекающими отсюда ядами…

Но только десятиногие копошатся в одиночку — дву (вроде бы) ногому писателю это не грозит и не светит, на него существуют критики. И тут Шевийяру грех жаловаться на судьбу: маститые, как уже говорилось, приветили первый же его роман, а начиная с «Палафокса» рецензии на новые книги становятся непременным атрибутом основных французских га зет и журналов, сливаясь в контрапункт отнюдь не строгого письма (характерна динамика: если на два первых романа Шевийяра было опубликовано в общей сложности всего четыре рецензии, то на каждый из двух последних — более полутора десятков, причем практически все из совокупной сотни этих отзывов более чем положительны).

Посвящен ему и целый ряд более развернутых аналитических очерков и исследований, и, наверное, можно было бы снять при ее наличии перед французской критикой шляпу за то, что решительно никто не обвинил Шевийяра в антигуманности, в окраблении человека, с удовольствием помещая его в круг таких же как он ероников и абсурдников, подчас ерников и ехидн; повторим лишний раз эти имена: Свифт и Стерн, Вольтер и братья Гримм, Лотреамон и Руссель, Беккет и Пенже, Мишо и Гомбрович, Кено и Перек, Набоков и Флинн О’Брайен… Уже две литературные премии успел получить последний на настоящий момент, вышедший во второй половине 2003 года двенадцатый роман Шевийяра «Храбрый портняжка», на двух с половиной сотнях страниц перекраивающий хрестоматийную историю еще одного — вслед за ежом — колючего (правда на сей раз вооруженного всего одной иголкой) и остроумного персонажа и признаваемой рядом критиков наиболее доступным из всего написанного пока писателем.

И все же особенно интересны два сугубо французских контекста, с которыми соотносят творчество Шевийяра в последнее время. С одной стороны, изнутри французской культуры невозможно не оценить тот факт, что все романы Шевийяра изданы в ориентированном на интеллектуальные инновации харизматическом издательстве Les Éditions de Minuit («Полночное издательство»), безусловном законодателе литературной и, шире, интеллектуальной моды подчас не только во Франции (на счету этого более чем скромного по масштабам и возможностям издательства среди прочего два дотоле абсолютно непризнанных будущих нобелеата, Беккет и Клод Симон, становление «нового романа», «Анти-Эдип» и «О грамматологии», «Состояние постмодерна» и «Распря», «Любовник» Маргерит Дюрас и неожиданный «Гонкур» отвергнутого всеми остальными дебютанта — Жана Руо…). К новой литературной волне, к молодым авторам, взошедшим на литературном горизонте под звездой «Минюи» [1] Вот как, кстати, выглядит эмблема этого издательства: , новаторам, пришедшим в литературу в начале 80-х, естественно причисляют и Шевийяра. При этом интерес критики в первую очередь вызывает проблема идентификации этого достаточно туманного, определяемого чисто внешними обстоятельствами (а возможно, и просто вкусом и чутьем издателя, знаменитого Жерома Лендона) созвездия, проблема выявления общности в подобной достаточно разношерстной компании.

На этом пути в середине 90-х к «молодым писателям Minuit» и был примерен новый термин: «литературный минимализм» (или « минюимализм »?). Этот ярлык, в полной мере подходящий к таким писателям, как уже известный отечественному читателю Жан-Филипп Туссен, Мари Редонне, Кристиан Остер, Кристиан Гайи, Франсуа Бон, Элен Ленуар, уже чуть хуже крепится к главной звезде сей расплывчатой группы, Жану Эшенозу, с его драгоценнейшей, непринужденно-виртуозной фразой и, на наш взгляд, в еще меньшей степени пристал Шевийяру — да и пристал ли он к нему? Почерпнутый не из музыки, где он более всего на слуху, а из изобразительных искусств термин пытается описать повторенный в эпоху победившего постмодернизма шаг перехода от романа к новому роману, совершенный Роб-Грийе и компанией в модернистские 50-е. Все же таких выделяемых критикой черт этого «направления», как экономное использование и без того простейшей, «элементарной» тематики, скудность повествовательной интриги, переходящая в полную невозмутимость и бесстрастие нейтральность нарративного взгляда , внимание к детали, особенно ничтожной и как бы незначимой, постоянство граничащей с цинизмом иронии, как представляется, недостаточно, чтобы включить в плеяду минималистов и Шевийяра, которому они свойственны, но далеко не всегда определяющи, тем паче, что не меньше черт (богатая риторика, конструктивная роль метафоры, склонность к виртуозным семантическим играм, разработка внутренних ресурсов языка) роднит его и с писателями «максималистского» толка, такими (если оставаться в кругу Minuit) как Эжен Савицкая (между прочим, это мужчина) или Антуан Володин (говорят, это псевдоним).