Ивлин Во - Офицеры и джентльмены

Гай слышал голос водителя, но никак не воспринимал того, что тот говорил. Гая беспокоил лишь один маленький вопрос: как поступить с тортом? Он не мог оставить его в машине. Бианка и Жозефина, несомненно, узнают об этом. В поезде торт тоже будет досадной помехой. Гай пытался припомнить, есть ли дети у вице-консула, с которым он должен обсудить и решить некоторые детали в связи с выездом из своего кастелло. Если есть, то торт можно будет отдать им. Кажется, дети у вице-консула есть.

Если не считать этой единственной сладкой ноши, ничем другим Гай обременен не был; ничто не повлияло бы теперь на вновь обретенную им удовлетворенность, как ничто в прошлом не повлияло на испытанную им безысходность. Sia lodato Gesu Cristo. Oggi, sempre. Сегодня особенно. Сегодняшний день – всем дням день.

Семья Краучбеков, до недавнего времени богатая и многочисленная, теперь заметно победнела и уменьшилась. Гай был самым младшим в ней и, вполне вероятно, будет последним. Его мать умерла, а отцу перевалило за семьдесят. В семье было четверо детей. Анджела – самая старшая; за пей – Джервейс, который прямо из Даунсайда попал в ирландский гвардейский полк и в первый же день своего пребывания во Франции был скошен снайперской пулей: свеженький, чистенький, неутомленный, в момент, когда шел по дощатому настилу над грязью с терновым стеком в руке доложить командиру роты о своем прибытии. Третий, Айво, был всего на год старше Гая, но они никогда не дружили. Айво всегда были свойственны странности. С возрастом странности усиливались, и наконец, когда ему исполнилось двадцать шесть лет, он исчез из дому. Несколько месяцев о нем ничего не было известно. Затем его обнаружили забаррикадировавшимся в меблированной комнате в Криклвуде, где он решил довести себя до смерти голодом. Его вытащили оттуда истощенным, в бреду, и через несколько дней после этого он умер, совсем лишившись ума. Это произошло в 1931 году. Смерть Айво иногда представлялась Гаю ужасной карикатурой на его собственную жизнь, которая как раз в это время дала огромную трещину.

Еще до того как странности Айво начали вызывать серьезную озабоченность окружающих, Гай женился не на скромной католичке, а на яркой, фешенебельной девушке, совсем не на такой, какую ожидали увидеть его женой друзья или члены семьи Краучбеков. Он взял из уменьшившегося состояния семьи долю, положенную младшему сыну, и обосновался в Кении, где вел, как ему думалось позднее, спокойную, ничем не омрачаемую жизнь на берегу горного озера, где воздух был всегда чистым и свежим и где взлетавшие на рассвете фламинго казались сначала белыми, потом становились розовыми, а затем превращались в вихрящуюся тень на фоне яркого неба. Гай усердно занимался там фермерскими делами и уже начал было получать доходы. Затем, по необъяснимым причинам, его жена заявила, что состояние ее здоровья диктует ей необходимость провести годик в Англии. Она регулярно присылала ему нежные письма до тех пор, пока в один прекрасный день, все с той же нежностью, не сообщила ему, что сильно полюбила их общего знакомого по имени Томми Блэкхаус, что Гай не должен вставать им поперек дороги и что она хочет развода. «И пожалуйста, – заканчивалось ее письмо, – без всяких глупых рыцарских выходок, не вздумай приехать в Брайтон и разыгрывать из себя „виновную сторону“. Это привело бы к шестимесячной разлуке с Томми, а я не хочу упускать этого проказника из-под своего наблюдения даже на шесть минут».

Гай уехал из Кении, а вскоре после этого его отец овдовел и, потеряв надежду на наследника, покинул Брум. Сократившиеся владения отца состояли к тому времени из дома, парка и приусадебного участка. В последние годы эта усадьба приобрела своеобразную известность. Она была одной из немногих в современной Англии, во владение которыми со времен короля Генриха Первого неизменно вступали только мужчины. Мистер Краучбек не продал усадьбу. Вместо этого он сдал ее в аренду монастырю, а сам отправился на близрасположенный морской курорт Мэтчет. Лампады в часовне Брума горели, как в старые времена.

Никто так не почувствовал на себе упадок дома Краучбеков, как зять Гая Артур Бокс-Бендер, который женился на Анджеле в 1914 году, когда усадьба в Бруме, казалось, стояла незыблемо на тверди небесной, была этаким неземным телом, излучающим традиции и ненавязчивый авторитет. Бокс-Бендер не принадлежал к семье Краучбеков, но весьма уважал родословную Анджелы. Одно время он даже задумывался над тем, чтобы дополнить свое имя именем Краучбек, заменив им или Бокс, или Бендер, благо, что и без того, и без другого можно было легко обойтись, однако прохладное безразличие мистера Краучбека и насмешки Анджелы по этому поводу быстро отбили у него охоту к таким изменениям. Бокс-Бендер не был католиком, и, по его мнению, Гаю, не раздумывая, надо было снова жениться, предпочтительно на женщине с состоянием, чтобы продолжить свою родословную. Он был не очень-то чувствительным человеком и поэтому никоим образом не одобрял того, что Гай замкнулся в себе и от всего устранился. Он считал, что Гай должен вернуться в усадьбу Брум и даже заняться политикой. Такие люди, как Гай, беспечно заявлял он, находятся кое в каком долгу перед своей страной. Однако, когда в конце августа 1939 года Гай прибыл в Лондон как раз для того, чтобы заплатить свой долг стране, Артур Бокс-Бендер отнесся к этому весьма пессимистично.

– Дорогой Гай, – сказал он, – не будь ребенком.

Бокс-Бендеру исполнилось пятьдесят шесть лет, и он был членом парламента. Много лет назад он служил, и весьма успешно, в стрелковом полку. Теперь в армии служил его сын. Бокс-Бендер считал, что военная служба – это обязанность молодых людей, она принадлежит им так же, как ириски и рогатки. Гай в свои тридцать пять – скоро даже тридцать шесть – лет все еще считал себя молодым человеком. Время в последние восемь лет для него, видно, стояло без движения. Для Бокс-Бендера оно пролетело очень быстро.

– Неужели ты серьезно можешь представить себя бегущим в атаку во главе какого-нибудь взвода? – спросил он.

– А почему бы и нет? – ответил Гай. – Это как раз то, что я себе очень хорошо представляю.

Когда Гай приезжал в Лондон, он останавливался у Бокс-Бендеров на Лоундес-сквер. Он приехал сюда к нему прямо с Виктории, но обнаружил, что его сестра Анджела выехала в провинцию, а половина имущества из дома уже вывезена. Нетронутым остался лишь кабинет Бокс-Бендера. Они и сидели в нем теперь, ожидая, когда наступит время обеда.

– Боюсь, что ты не встретишь особой поддержки, – продолжал Бокс-Бендер. – В тысяча девятьсот четырнадцатом году все это происходило точно так же: отставные полковники красили волосы и поступали на службу. Я помню, как это было. Я сам был там. Все это очень благородно, конечно, но на этот раз ничего не получится. Сейчас все делается по плану. Правительство хорошо знает, сколько людей должно быть в армии; оно знает, откуда их нужно брать; и они будут призваны в свое время. А сейчас у нас нет ни помещений, ни снаряжения для большого увеличения армии. Конечно, у нас могут быть потери, но лично я даже не представляю себе истинной войны. Где мы собираемся воевать? Ни один здравомыслящий человек не станет пытаться прорвать линию Мажино или линию Зигфрида. По-моему, обе стороны будут торчать на одном месте до тех пор, пока их не прижмут экономические трудности. Немцы испытывают острый недостаток почти во всех видах продукции. Как только они поймут, что мистер Гитлер жестоко обманул их, мы не услышим о нем больше ни слова. Разобраться в этом – дело самих немцев. Мы, конечно, не можем вступать в переговоры с этой шайкой, но, как только в Германии будет создано респектабельное правительство, у нас появится возможность сгладить все противоречия.