Шарль Рамю - Великий страх в горах

Но сюда приходится подниматься ради того, чтобы прокормиться, здесь можно найти, чем прокормиться, и люди продолжали идти вверх, и солнце освещало их с левой стороны, а потом оно осветило их целиком. Их слепил снег, снежные поляны, через которые им приходилось идти; а в горах сходили лавины.

Они снова увидели реку: она срывалась с утесов, возвышавшихся прямо перед ними.

Они петляли, двигались вверх, петляя, упорно продвигались к вершине последнего препятствия; — поздним утром они, наконец, поднялись на плато: сначала над его краем показались их шляпы, потом головы, потом плечи, а потом перед ними раскинулось все пастбище. В глубине пастбища виднелся нависавший над ним ледник, окрашенный в великолепные цвета, как и вся долина; они оказались лицом к лицу с этой красотой, но не обратили на нее внимания: их интересовало другое.

Пралон только и сказал, обращаясь к свояку:

— Видишь, тут места хватит.

А Криттен ответил:

— Да, места хватит…

Потом они молча двинулись дальше; прошли между тонувшими в сугробах скалами, высокими, как дома. Они прошли между этими глыбами, словно по засыпанным снегом улицам, и оказались на каменной россыпи, миновав которую ступили на склон, покрытый похожей на войлок травой, влажной и пружинящей под тяжестью шагов, потому что снег тут растаял совсем недавно. Мужчины продолжили подъем и подошли к подножью скалы.

Там притаилась хижина. Поначалу ее нельзя было отличить от скалы, к которой она прислонилась, из которой вырастали балки ее односкатной крыши, прямо из утеса. Только подойдя ближе можно было заметить, что дверь соскочила с петель, а из стен выпали камни; но они не удивились: они были к этому готовы. Хорошенько все осмотрев, Криттен сел и стал записывать в свой блокнот какие-то цифры. Они открыли фляги, вытащили деревянные пробки, и пробки повисли на веревочках, которыми были привязаны к горлышку; они поели, передавая друг другу фляги, обошли пастбище; вернулись, выпили еще, поели; а потом Криттен ответил Старосте (все это время они продолжали свой разговор):

— Ладно, на таких условиях я согласен…

Итак, все уладилось, бумаги были подписаны; как только стало можно, наверх отправили бригаду рабочих, которые так бойко взялись за дело, что через две недели ремонт был закончен.

Затем наверх подняли тюфяки, которые положили на нары; благополучно втащили котел для варки сыра, что было уже совсем не так просто.

Оставалось нанять людей, которые должны были пасти стадо.

Старосту это, надо сказать, немного тревожило.

Желающие долго не объявлялись; а потом пришел Клу, и в душу Старосты закралось дурное предчувствие, дурное предчувствие, появившееся от того, что первым пришел Клу.

Клу покашливал, склонив голову на бок.

— Кажется, — говорил он, — насчет работы на пастбище надо обращаться к вам…

Он пристально смотрел на Старосту из-под полуопущенного века единственного глаза, из-под того века, которое еще могло ему служить, потому что второе навсегда замерло над пустой глазницей; у него был кривой нос и левая сторона лица была меньше правой; он стоял, засунув руки в карманы, наклонив голову на бок.

Он смотрел на Старосту своим единственным глазом, правым глазом; и невозможно было понять, смотрит он на вас, или нет.

Ему нельзя было доверять, и Староста оказался в трудном положении. Староста был в трудном положении, потому что, с одной стороны, ему до сих пор не удалось никого нанять, а с другой стороны, он предпочел бы не иметь дела с людьми такого сорта; с человеком, которого давно никто не нанимал; неизвестно, на что тот жил, он охотился без разрешения, рыбачил без разрешения, искал в горах разные растения, искал камни и, поговаривали, что и золото тоже; о нем еще много чего говорили, но шепотом и по секрету.

— Понимаешь, — говорил Староста, — все зависит от свояка; я ему передам…

— Мне, — говорил Клу, — будет удобно этим летом, потому что наверху мне будет недалеко до…

Был вечер субботы, начинало темнеть. Они были вдвоем. В который уж раз они вдвоем поднялись вверх по тропинке за деревней, пока Клу разговаривал со Старостой. Они поднялись по тропинке и повернули вместе с ней. Чуть дальше находилось местечко, куда они всегда приходили, чтобы посидеть, повернувшись спиной к закату. Там в живой изгороди была дыра; он нырял в нее первым, потом оборачивался и протягивал руку Викторин. Он брал ее за руку и говорил:

— Подбери юбку.

Она тоже пролезала, согнувшись; сначала с другой стороны изгороди показывалась ее головка, и он выпрямлялся, продолжая держать ее за руку; она делала еще шаг-другой, выходила на свет и поднимала к нему смуглое личико; черный локон, выбившийся из-под гребня, падал ей на лицо, щекотал кончик носа. Она выпрямлялась, заправляя прядь за ухо. Потом широко улыбалась ему, и ее зубки сверкали белой полоской на смуглом лице…

— Как скажете, — говорил Клу… Мне не к спеху, решайте, только дайте знать…

Позади них горел закат, позади них была изгородь, они садились на траву.

Им было хорошо, когда за спиной была изгородь; и закат.

Перед ними лежали покрытые лугами склоны, по которым древня съехала вниз, как съезжают с горки мальчишки.

На плато у реки деревня остановилась, и крыши домов жались друг к другу, жались друг к другу в синем дыме топящихся печей.

Сквозь синеву этих дымков можно было различить цвет черепицы, цвет дерева; серая черепица; и стены, сложенные из старых бревен: красных, коричневых, или черных, — на фундаментах, побеленных известкой. Видно было, что крыши стараются держаться вместе, собрались вместе, что им нравится быть вместе, ласково прижимаясь друг к другу; — а Клу говорил, что ему не к спеху; — а за заборами зеленели сады, расцветавшие желтыми, голубыми и красными пятнами.

Им было хорошо позади изгороди, потому что она защищала их от нескромных взглядов. Перед ними не было ничего, только розовеющие горы. Слышно было, как разговаривают люди, как скрипят ржавые петли закрывавшихся на ночь дверей, как задвигают засов на свинарнике, и он визжит, как животные, которых он держит взаперти…

А в это самое время Клу, не вынимая рук из карманов, повернулся к Старосте спиной и сказал:

— Мне было бы удобно… Ну, думайте…

Он знал, что его боятся, и пользовался этим; — а горы из розовых стали желтыми.

Стучал молоток, кто-то пилил дрова.

Был вечер, начало июня; уже давно пора было нанять людей для работы в хижине, но желающих не было, кроме Клу, как мы только что видели, — а эти двое опять, в который уж раз сидели там, за изгородью. Они долго молчали. Горы перед ними стали совсем серыми; даже самые высокие вершины скинули свой цветной наряд.

Они продолжали молчать. Она ждала, что он заговорит первым. Потом удивленно повернулась к нему, взглянула на него раз, другой, словно спрашивая: «Что случилось?»