Шарль Рамю - Великий страх в горах

Они закрывают за собой дверь и поворачивают ключ в замке.

Женщины прильнули к окнам; изо всех окон и дверей неслись крики. А с колокольни разносился похоронный звон. Мы тоже подбежали к трактиру: попытались выбить дверь. А те, за дверью, сваливали в кучу лавки и столы.

Мы выбили крестами окна, но они успели-таки их загородить. Мы снова занялись дверью, говорили: «Нужно бревно, толстое бревно…»

А с колокольни раздавался похоронный звон; мы стали кидать камни в окна второго этажа, стекла посыпались вниз, говорили: «Лестница нужна…»

Кто-то пошел за лестницей, и никто ничего странного не заметил, все были слишком заняты. Было слишком шумно, чтобы что-то слышать, слишком шумно до той самой минуты, когда все деревья в садах сломались пополам, а с сараев слетели крыши и закружились в воздухе.

А потом стало слышно, как посыпались печные трубы.

Потом все стихло, никто не двигался; и в этой тишине, благодаря этой тишине, мы услышали… Там, в вышине, где-то в воздухе рождалось что-то и двигалось к нам; и у этого чего-то было много времени, чтобы родиться и приблизиться, и это что-то состояло из двух частей: то есть, было нечто, похожее на раскаты грома, и оно пока оставалось на месте, а впереди, ближе к нам, словно зазвенели колокольчики.

Мы начали слушать, обрели способность слышать; а потом в наступившей тишине кто-то крикнул:

— Это они! Из хижины!..

Прислушался:

— Точно, они спускаются. Берегитесь!

Мы снова побежали, все побежали снова; на этот раз женщины бежали вместе с нами. Мы выбежали из деревни, побежали по дороге в горы. Почти ничего не было видно. Но мы ясно различали дорогу, различали по цвету, и могли проследить ее глазами до того самого места, где она ныряла в лес. Мы видели, как ближе к лесу она проходит мимо сарая, видели сам сарай; видели, как те, что сидели в сарае, выбежали из него с ружьями, перегородив дорогу над нами. Они смотрели на дорогу, все смотрели на дорогу, на то место, где она выходила из-под деревьев. Поэтому мы остановились, поэтому стих топот ног по твердой земле. И в этой вновь наступившей тишине, совсем рядом с нами раздался звон; те, что в сарае, едва успели отскочить в стороны, вправо и влево от дороги, как, впрочем, и мы, по крайней мере, мы попытались это сделать, но нас было слишком много, и мы мешали друг другу.

А они стреляли, не глядя, куда попало. Стреляли, пока могли.

Перед стадом бежали двое; мы видели, как они первыми выбежали из леса, какое-то мгновенье их еще было видно, а потом их больше не видели.

Караульные продолжали стрелять, стрелять наугад, куда попало, коровы падали друг на друга, но они бежали слишком быстро по узкой дороге, слишком быстро бежали длинной вереницей.

Нам показалось, что мы увидели Бартелеми, он бежал в самом конце; он еще успел поднять руку, словно пытаясь сказать: «Не стреляйте… Это я…». Но в него выстрелили.

Караульные продолжали стрелять, и мы увидели, как Бартелеми, подняв руки вверх, сделал еще несколько шагов и упал.

Караульные продолжали стрелять, но теперь они стреляли по трупам, тогда как остальное стадо уже пронеслось мимо.

С тем же успехом можно было пытаться остановить ветер, или снежную лавину.

А это что-то уже надвигалось на нас. Надвигалось хрипло дыша. Женщины закричали. Земля задрожала. Снова закричали женщины, одна или две, а потом закричали мужчины, и оно прокатилось мимо нас и устремилось в деревню.

Говорят еще: «Это случилось через минуту после того, как пришла вода. Грозовые раскаты, которые мы слышали, — это была вода. Наверное, в какой-то момент на леднике образовалась плотина. Вода шла стеной, заполняя долину на четыре метра выше обычного уровня реки, и дома в нижней части деревни были смыты вместе со всеми, кто там находился…»

Говорят: «Нам понадобилось больше года, чтобы освободить луга от деревьев, песка и камней… А тут еще эта зараза. Весь скот погиб. А потом пришла очередь людей».

Спрашивают: «А Жозеф?»

— Его больше никто не видел.

Спрашивают: «А Клу?»

— О нем больше никто никогда не слышал.

— А арендатор?

— Умер. Получил две пули.

— Его племянник?

— Умер.

— Бартелеми?

— Умер.

— А тот, ну, с мулом?

— Умер… Умер от гангрены.

— А маленький Эрнест?

— Тоже умер.

— Староста?

— Умер.

— Компондю?

— Умер [2] В 1940–1941 гг. в Лозанне вышло собрание сочинений Рамю в 20 тт. Для этого издания писатель отредактировал текст романа, в первую очередь, изменив его окончание. Он убрал последний абзац текста. Для полноты публикации мы даем возможность познакомиться и с первым вариантом финала. После последнего «Умер» следует текст: «Да, — говорят они, — все, кто был там, наверху, от первого до последнего; и это не считая остальных… Невозможно сосчитать, сколько народу умерло в деревне, потому что ко всему прочему объявился какой-то нехороший грипп; и пока скотина мерла на соломе, мы умирали в своих постелях…» Никто не решается заговаривать с ними о пастбище, потому что они и сами о нем не говорят. Они никогда туда больше не возвращались. Что с ним произошло, стало известно позже от чужаков, — то есть, от тех, кто лазает по ледникам с ледорубами и веревками ради удовольствия; — от них узнали, что пастбище исчезло. Ни следа травы, ни следа хижины. Все засыпано камнями. И никогда с тех пор никто там не слышал звона колокольчиков; — потому что у гор свои соображения и свои намерения. .

Фирн — плотно слежавшийся многолетний снег, точнее — промежуточная стадия между снегом и глетчерным льдом. (Примеч. переводчика).

В 1940–1941 гг. в Лозанне вышло собрание сочинений Рамю в 20 тт. Для этого издания писатель отредактировал текст романа, в первую очередь, изменив его окончание. Он убрал последний абзац текста. Для полноты публикации мы даем возможность познакомиться и с первым вариантом финала. После последнего «Умер» следует текст:

«Да, — говорят они, — все, кто был там, наверху, от первого до последнего; и это не считая остальных… Невозможно сосчитать, сколько народу умерло в деревне, потому что ко всему прочему объявился какой-то нехороший грипп; и пока скотина мерла на соломе, мы умирали в своих постелях…»

Никто не решается заговаривать с ними о пастбище, потому что они и сами о нем не говорят. Они никогда туда больше не возвращались. Что с ним произошло, стало известно позже от чужаков, — то есть, от тех, кто лазает по ледникам с ледорубами и веревками ради удовольствия; — от них узнали, что пастбище исчезло.

Ни следа травы, ни следа хижины.

Все засыпано камнями.

И никогда с тех пор никто там не слышал звона колокольчиков; — потому что у гор свои соображения и свои намерения.