Евгений Рожков - В стране долгой весны

Стояла ранняя осень. Снег еще не выпал, но по утрам воздух уже наполняется легкой стынью, как будто его держат всю ночь в огромных ящиках со льдом. Легко дышать таким воздухом: он сам вливается в грудь, в нем нежный аромат подмороженных тундровых ягод.

Давно, очень давно, когда Ыппыле даже не думал, что будет таким старым, как сейчас, мать говорила: «Если в тело человека закралась болезнь, он должен уползти в тундру и долго дышать воздухом ранней осени. Недугу понравится пахучий воздух, и он вылезет из человека, чтобы посмотреть на тундру».

Ыппыле пошел в тундру, когда ноги стали чуть-чуть держать его. Он прошел через весь поселок, ничего не видя, ничего не замечая, думая лишь об одном, что нужно не упасть, подняться на небольшой перевал, за которым открывалась захватывающая даль, где духи болезни, соблазнившись свежестью воздуха, выйдут из него.

На вершине перевала старик упал в изнеможении. Он прильнул лицом к холодным веточкам черных ягод шикши и дышал, дышал всей грудью. Долго лежал он так, а когда приподнялся, голова слегка еще кружилась от усталости.

Впереди простиралась тундра, желтая, как переспелая морошка. Влажная синь утра висела над ней. Далеко внизу виднелась река, извилистая, разветвленная, вроде тундрового куста, что растет на склонах сопок. Многочисленные озера на берегах реки кажутся отсюда листьями огромного куста. Он смотрел на тундру и впервые за много, много лет чуть не заплакал.

В тундре Ыппыле пробыл весь день и всю ночь. Рано утром к нему пришли силы, и он вернулся домой.

Неспокойные то были дни. Ыппыле ходил по поселку, рассматривал все, удивлялся. Раньше безлюден был берег реки. Стояли у самого обрыва две маленькие землянки, вот и все. Жили здесь анкалины. Зимой охотились, летом рыбачили. Теперь столько домов стало, столько людей!

Потом Ыппыле затосковал. Почувствовал, что опять заболел. Собрал все необходимое в дорогу и ушел в тундру. Много дней и ночей шел он, сам не зная куда. Шел, смотрел по сторонам, радовался, а когда спохватился, то увидел, что пришел к сопкам Чинверней, туда, где в последний раз паслось его стадо, где дымились костры, стояли яранги его стойбища. Ходил по знакомым местам, смотрел, вспоминал прошлое.

Потом он решил пойти в долину реки Агтатколь. Многие годы гонял важенок в эти края Ыппыле, и приплод был хороший: там лучше отельные пастбища. Нигде в тундре нет такого места, где было бы больше ягеля, чем в долине Агтатколь. Первые проталины появлялись тоже там. Сопки защищают долину от шквальных ветров, уносящих весной телят, да и волков здесь немного.

Пастухи Ыппыле и он сам считали это место священным: здесь, по их убеждению, жили духи добра, духи оленьего счастья.

Ыппыле точно не знал, сколько времени пробыл в долине, когда собрался в обратный путь. Шел он не спеша. Когда сильно уставал, останавливался на чаевку, когда хотелось спать, ставил крохотную палатку. На душе у него было спокойно и безмятежно. Тундра, казалось, вошла в его душу вместе с синим осенним воздухом, рыжими сопками, сухой травой, хрустящей под ногами, речками, озерами, светлыми, как оленьи глаза.

Сердце Ыппыле сильно стучало, когда он стал подниматься на последний перевал, за которым лежала долина его счастья. Он вдруг заспешил, заторопился, оступился и у самой вершины перевала упал обессиленный. Потом с трудом поднялся и снова быстро пошел к вершине, а когда достиг ее, остановился, тяжело дыша. С минуту ничего не видел, все перед глазами кружилось и было затянуто какой-то влажной пеленой. Наконец он увидел недалеко внизу, на берегу реки Агтатколь, большой поселок с белыми красивыми домами. Откуда они взялись? Он не знал. Это было как видение, как сон.

Ыппыле взвалил ношу на плечи и пошел в поселок. Ходил по улицам, усыпанным галькой, заходил в магазины, столовые, дома. Был молчалив и хмур, занят своими мыслями. Потом направился к перевалу и, не оглядываясь, поднялся на его вершину.

Домой возвратился усталый. Несколько дней пролежал в доме Омрыятгыргина, и когда немного полегчало, потянуло на родину, в стойбище на берегу лагуны Кэйныпильгин. Тогда еще у Ыппыле теплилась надежда, что хоть там все осталось по-прежнему.

Месяц назад он стал собираться в дорогу. Путь был длинным. Но вот получил письмо от сыновей. Они хотели навестить его. Ночами Ыппыле не спал, все думал. Ему хотелось понять, что происходит вокруг. Теперь он не мог даже подняться. Небесные люди жестоко наказали его, отняв силу рук и силу ног.

Ыппыле вдруг ощутил, как легко закружилась голова. Стены дома пошатнулись, как будто ожили. Ыппыле почувствовал, что по ногам к голове поднимается страшный холод. Ыппыле слышал свое дыхание. Оно было хриплым, с большими паузами. «Что же это такое? — подумал старик. — Пришла зима, и мне от этого холодно? Или я умираю?.. Да, я умираю». Снова, как несколько часов назад, ему стало легко. Это состояние подобно тому, когда обессилевший путник падает после напряженной и долгой борьбы за жизнь и примиряется с мыслью о неизбежной смерти.

Ыппыле открыл глаза, решив последний раз посмотреть на дверь-, за которой находятся люди. Неожиданно недалеко от себя он увидел незнакомую женщину в белом халате. Женщина шевелила губами, значит, говорила что-то. Но Ыппыле уже ничего не слышал. Он только смотрел на женщину широко открытыми глазами. И вдруг старик почувствовал, что вот сейчас он умрет, умрет как больной олень, который бывает обузой для стада. Ему не было страшно, он только сожалел, что никогда не сможет начать новую жизнь, которой живут Тагрыт, его сыновья и братья.

Взошло солнце, и комнату залил яркий свет. Но для старого Ыппыле самый длинный день — день, когда он мысленно пережил всю свою жизнь, — подходил к концу. И теперь, умирая, горько было ему сознавать, что новое, счастливое для людей время давно началось без него.

Матвея Безрукова среди ночи разбудил не дождь, а сон, до того странный и неприятный, что о нем не хотелось даже вспоминать.

Матвей глядел на светлеющее окно, подложив под голову руки. В открытую форточку втягивался свежий ночной воздух, настоянный на травах, смешанный с предрассветной дождевой моросью.

Летом дожди на Чукотке бывают быстрыми: плеснет со звонким, веселым шумом как из ведра и тотчас стихнет.

Вот и сейчас: затих дождь, слышно, как бубнит, падая с крыши, капель. Тук, тук, тук… дзинь — такая бесхитростная музыка.

«Не к ревизии ли сон-то? — думает Матвей, но тотчас успокаивает себя. — На складе у меня все в порядке, да и проверка совсем недавно была».

Сон и впрямь был необычный. О смерти Матвей думал редко — не любил. А тут приснилось, будто он… помер. Лежит в черном выходном костюме, а подле сидят сослуживцы и ведут такой разговор.