Евгений Рожков - В стране долгой весны

— Ладно, — говорит Ирина. — Я только чуть-чуть окунусь.

Она сбрасывает халат, проходит по настилу к самому мелкому месту в источнике. Она опускается в воду, зажмурившись крепко-накрепко. Лицо ее тут же покрывается розовыми нездоровыми пятнами. Не прошло и трех минут, как она уже поднялась на настил и, слегка пошатываясь, поддерживаемая Лобовым, направилась в раздевалку.

Он не на шутку испугался за Ирину, знал же, что в источнике не всем можно купаться, что вода сильно действует на сердце. Он подал ей полосатое слегка волглое от пара полотенце, открыл наружную дверь — и вместе с лучами солнца прохлада ворвалась в предбанник.

— Вот и прошло все, — говорит Ирина, чтобы успокоить Лобова.

Она уронила лицо на полотенце в согнутых руках, плавным движением головы откинула упавшие вперед волосы, которые блестели в простреле солнечного света из двери, полотенцем прикрыла грудь, концы его, как кашне, забросив за спину. Потом она запахнула халат, который прилип к влажному купальнику, повторяя линии молодого легкого тела.

Они вышли на улицу. Сопки, подступившие со всех сторон к пяти домикам Горячих Ключей с черными редкими валунами-бородавками на склонах, с небольшими ледниками, слезящимися светлыми ручейками все короткое лето, стеной прикрывали лощину от набега северных ветров. Здесь, на дне каменного мешка, всегда было тихо.

Лобов и Ирина идут медленно, как бы повинуясь ленивому течению жизни в Горячих Ключах, отвечающему потребности души отдыхающего человека, наконец-то убежавшего от обыденности.

— Мне вчера приснился всадник на корове, у которой были ветвистые, как у оленя, рога.

— А дальше что было?. — спросил Лобов.

— А дальше ничего, просто проскакал мимо — и все. Было страшно, я проснулась и долго не могла заснуть.

Лобов обернулся. Он удивлялся, как странно взрослеют девушки. Приобретая к девятнадцати годам рассудочность тридцатилетних, они в душе остаются детьми и потому, как перегруженные на один бок корабли, рискуют потерпеть крушение даже в незначительный шторм.

— С той самой минуты у гостиницы, когда Лобов впервые увидел Ирину, он почувствовал, что на него надвигается прошлое. Когда-то сокурсница по институту Лига вошла в его жизнь и осветила все вокруг. Так было несколько лет, а потом свет стал постепенно меркнуть и иссяк. Изредка под пеплом разочарования вспыхивало в памяти слабое, бледное его отражение, не способное ни осветить, ни согреть.

Лобов хотел понравиться Ирине, но он боялся молодости своей новой знакомой, не хотел ею быть униженным.

— О чем вы рассказываете на выступлениях? — неожиданно спрашивает Ирина. Ее влажные губы слегка разомкнулись и блеснула режущая глаза желтизна золотой коронки.

— Можно сесть с нами в вертолет и…

— А работа?

И по ее глазам он понял, что она о нем сейчас подумала хорошо. На душе у него стало тепло, и будто нахлынула волна ответной нежности к Ирине. Но тут же он посмеялся над собой.

Месяц назад Лобову позвонили из обкома комсомола и как журналисту и работнику музея предложили подготовить небольшую лекцию по истории молодежного движения области и поехать в районы Чукотки во главе агитбригады. Так, ранее почти незнакомые люди: два самодеятельных композитора, поэт и он, Лобов, — оказались у горячего минерального источника, бьющего из толщи вечной мерзлоты. После выступления в пионерском лагере решили здесь задержаться на день-два: доведется ли еще искупаться в воде, по целебности равной знаменитым Карловым Варам.

Позавчера, когда солнце еще не зашло и когда поселок накрыла синяя тень от сопки на северо-западе, они вчетвером возвращались с прогулки и возле гостиницы увидели двух девушек и мужчину в кожаной куртке пилота. Они сразу поняли, что это гости из райцентра, расположенного в сорока километрах.

Лобов шел чуть-чуть впереди и слышал обрывок шутливого разговора. Скрытая неестественность диалога слегка царапнула сознание Лобова, он тогда подумал о девушках как о провинциальных фифочках, которые старались казаться умнее, чем были на самом деле. И вот тут Лобов встретился со взглядом второй, более молодой девушки. Он по-мальчишески покраснел. Через взгляд, как по шаткому, готовому в любое время рухнуть, мостику, через пропасть настороженности и скованности успел пробежать и добрый божок доверия.

И потом, позже, когда они знакомились на глазах у всех, называя друг другу свои имена, он, тридцатилетний, намного старше девушки, назвал себя не Борисом Ивановичем, а Борисом, повинуясь нашептыванию того розоворотого божка. Они сидели всей компанией на крыльце гостиницы, пили чай со смородиновым вареньем, привезенным девушками, а Лобов и Ирина перебрасывались незаметно взглядами, и гладенький божок доверия все бегал и бегал по мостику, радуясь своей веселой работе.

Утром девушки ушли за грибами. Лобов с нетерпением ждал возвращения Ирины, стараясь выглядеть беззаботным и веселым. Наконец в конце дня вернулись усталые грибники, и всей компанией пошли гулять. Лобов все чаще и чаще оказывался рядом с Ириной, а то вдруг она сама подходила к нему.

Наутро Николай и подруга Ирины Стелла решили подняться на перевал, а если хватит сил, то и на сопку. Говорили они о своей прогулке с преувеличенным спокойствием, как о деле обыденном, но всем стало ясно, что им хочется побыть вдвоем, что ради этого они, наверное, и приехали к источнику. Они вышли перед самым обедом и вскоре затерялись в распадке. Ирина предложила Лобову искупаться в источнике.

— Вот возьму и поеду с вами к Ледовитому океану, — сказала она после долгого молчания шутливо-капризным тоном. — Ну почему меня не посылает в командировку больничное начальство!

Лобов и Ирина поднимались по ступенькам залитого солнцем крыльца. Лобов поддерживал девушку под локоть.

Вот так же он поднимался по ступенькам с другой. Была она в подвенечном платье, со строгими чертами лица знатной римлянки. По сторонам с цветами в руках стояли мальчишки из детской спортивной школы, которой руководил отец невесты. Тесть ждал их у двери Дворца бракосочетания в поблескивающем, подобно доспехам центуриона, дорогом костюме. И тут же память высветила финал: та — когда-то в подвенечном платье — бегала растрепанной по комнате, швыряла в чемодан вещи, а заодно швыряла в него, Лобова, оскорбительные слова.

Лобов открыл гостиничную дверь, прошел узкие сени, дернул за ручку вторую дверь, пропустил вперед Ирину. И тут грянул торжественный «Свадебный марш» Мендельсона. Это приехавшие с Лобовым музыканты, перемигиваясь, лихо наигрывали мелодию марша на баянах. Поэт Левитин, в белой сорочке с расстегнутым воротом, не в такт махал руками, его лицо разрумянилось.