Константин Лагунов - Больно берег крут

Черт знает откуда в этом парне такая самоуверенность и сила. Похоже, Крамор угадал несгибаемую, нацеленную рабочую суть Василенко. Захотелось удостовериться в этом, и уже без прежнего раздражения, с истинным интересом Ивась спросил:

— В армию вы сразу после школы?

— Нет. Два года на заводе дидактические принципы вытрясал… Приходите в воскресенье в гости. Улица Космонавтов, четыре. С Танюхой познакомлю и за жизнь поговорим, а сейчас, ей-богу, у меня ноги подламываются и в глазах двоится…

Беззвездное, в тучах небо тяжелым непроницаемым панцирем накрыло Турмаган, и тот придавленно, оглушенно затих, еле сдерживая чугунную черноту небес на своих некрепких, деревянных плечах.

С темнотой замолкла вертолетная трескотня, утих рокот бульдозеров и автомашин. И человеческие голоса слышались все реже. Уработавшись за длинный еще световой день, те, что постарше, спешили выспаться, набраться свежих сил, чтоб завтра, встав чуть свет, снова бурить, качать нефть, строить дороги и дома, укладывать трубопроводы, тянуть провода. Ну, а молодым не спалось, и усталость не валила. Они сбивались в гурты, бренчали на гитаре, крутили магнитофоны, резались в карты либо в домино. А выпадал повод, сбрасывались и бежали в магазин за водкой. Развлекательно-увеселительных заведений в городе не было. Сам себя весели, сам себя развлекай.

Потухли прожектора на стройках, реже мелькали фары на бетонке, меньше и меньше светилось окон в домах, балках, насыпушках, чернее становилась ночь, и оттого все видней, все притягательней делался гигантский газовый факел на ближайшей дожимной станции. Обрамленное дегтярно-черным нимбом, живое трепетное пламя непрестанно меняло и очертание и цвет. Оно было то кроваво-красным, то оранжевым, а то наливалось вдруг белизной. Издали казалось — факел полыхал бесшумно, но стоило приблизиться к нему хотя бы на полкилометра, как становился слышен глухой устрашающий гул, который, по мере приближения к пламени, делался все грозней, в нем все отчетливей проступали какие-то неземные голоса, от которых впечатлительному человеку делалось зябко и горько. Да и всякому человеку больно было видеть, как дикое пламя пожирало так нужную людям земную энергию, превращая в черный дым бесценные богатства сибирских недр.

Покой и отдых несла ночь натруженным телам работяг — так называли здесь себя рабочие, вкладывая в это слово немалую дозу горделивого самосознания своей решающей значимости в происходящем.

Хмельной, вымученный разгул, бесстыдную потеху и даровую поживу сулила ночная чернота проходимцам. Они отовсюду слетались в разворошенный глухоманный край в надежде, что, пока там «закон — тайга, прокурор — медведь», можно будет пожить без прописки, пристроиться без трудовой книжки, схорониться при нужде, затаясь в какой-нибудь самодельной берлоге, у которой ни почтового адреса, ни постоянного хозяина, ни прав на существование.

Жажда подразвлечься, скоротать ночку, выманила на улицу Жору с Кудлатым и погнала на западную окраину, поближе к Оби, где подле лесной опушки, в самом конце кривой ломаной шеренги убогих строений, притулилась приземистая плоскокрышая хибара.

Приятели шли неторопко, гуськом, молча. Когда по жердочкам перебирались через невидимую в темноте лужу и Жора вдруг качнулся и еле удержался на скользких жердинах, Кудлатый беззлобно подковырнул:

— Торопыга ты, Жор.

— Ну, Машки нет дома? — не приметив подначки, засомневался Жора.

— И дома, и ждет, и хочет, — на молитвенный лад дурашливо прогнусавил Кудлатый.

— А что? Я бы…

В нескольких метрах от заветной двери нагнали высокую, неуклюже длиннорукую и кривоногую фигуру.

— Никак, Крот? — не то изумился, не то испугался Жора.

— Закрой рот, — не оборачиваясь, приказал тот, кого называли Кротом. Голос у него был сиплым, с каким-то пугающим звериным прононсом.

— Я думал, мы первые… — дурашливо прогнусавил Кудлатый.

— Машка подопьет… — и Жора такое завернул, что все трое заржали оглушительно и протяжно.

— Ша! — скомандовал Крот, подходя к двери.

Жора с Кудлатым прилипли носами к занавешенному оконцу.

— Никак, гости у Машки, — не громко, но четко проговорил Жора. — Не признаю по голосам.

— Гостей только ждут, а мы и тут, — Кудлатый хихикнул.

Вместе с белокурой, широколицей, курносой хозяйкой за столом пили чай две молоденькие девушки. Они испуганно привстали, когда Крот и его спутники переступили порог.

— Кто это у тебя? — на правах самого сильного бесцеремонно спросил Крот, испытующим взглядом ощупывая побледневшие молодые лица.

— На улице подобрала, — усмешливо ответила Машка.

Приняла из Жориных рук сумку с бутылками и банками. Проворно выставила все на стол, поставив туда же принесенную Кротом бутылку спирта. Придвинула лавку, пригласила нежданных гостей к столу. В голосе, во взгляде и на лице Маши было столько неподдельной радости, что лица девушек заметно посветлели, и они хоть настороженно, но без недавнего страха смотрели на рассаживающихся парней. Когда же те занялись откупориванием бутылок и распечатыванием консервных банок, девушки, выскользнув из-за стола, юркнули в закуток за печью, где стоял накрытый дешевеньким паласом топчан. Кроме него, грубо сколоченного стола и двух скамеек, в избенке не было никакой мебели. Да ее негде было бы и поставить. Между странным, неуклюжим сооружением из кирпича и железа, называемым печью, и столом оставался лишь крохотный, на два квадрата пятачок.

Кудлатый перескочил его одним прыжком, встал перед девушками, раскрылился, медвяно запел:

— Куда вы, красавицы, засобирались? Не съедим. Не надкусим даже. Давайте знакомиться. Вадим. — Поочередно пожал растерянным, перепуганным девчонкам руки. — Это Леша. — Крот тоже подошел, потискал холодные пальчики. — А это мой кореш Жора. — И Жора мигом подлетел поручкаться с незнакомками.

Трое парней бесцеремонно подхватили девчат под руки и водворили на прежнее место.

— Маша, — Кудлатый коснулся белой полной руки хозяйки. — Они у тебя, никак, немые?

— С тобой, чертом, ненароком встретишься — онемеешь, — беззлобно огрызнулась хозяйка. — Эта, черненькая, Люся, а эта — Даша. Сидите, сидите, девочки. Не бойтесь, не тронут. Только с виду страхолюдные, а на деле — ничего мальчики. Познакомитесь, еще влюбитесь. Да сидите же! — прикрикнула уже недовольно.

Узкоглазая, смуглолицая, с приметной родинкой на правой щеке Люся, настороженно сверкнув глазом, наконец-то прочно уселась на прежнее место. Она была легка, подобранна и совсем молода, где-нибудь возле семнадцати. Даша выглядела немного старше, вероятно, потому, что была плотней и шире подруги, и лицо круглое, с ямочками на щеках и еле приметными скулами, и рот крупный, полногубый, и глаза большие. Она опасливо прижалась к Люсе и замерла.