Константин Лагунов - Больно берег крут

Как же не углядела, не угадала она в Гурии бациллы одержимости. В этом бредовом Турмагане все — не дыбом, так кубарем, даже у нее порой замирало сердце от неизъяснимого ощущения взлета. Дивно ли, что за годы турмаганской жизни одержимость проникла в кровь и мозг Гурия. Он перестал быть управляем и… оттого стал еще желанней.

Уже решив стать женой Гурия, она не чувствовала себя влюбленной. Просто он обещал стать таким мужем, какого ей хотелось. И лишь теперь, годы спустя, поняла: и тогда, и сейчас — любит. Вот бы и кинуться с кручи об руку с любимым… Ах, больно берег крут…

И сразу колесный перестук, скрип рессор, сопенье вентилятора — все дорожные звуки обрели мелодичность, неприметно сложились в мелодию, и в ушах зазвучала песня:

«Как же коням быть? Кони хочут пить…» — выговаривали колеса, увозя Асю все дальше от турмаганской грязи и комарья, от замотанных, исступленных людей, от грохота и рева сотен моторов. Но с каждым оставленным за спиной километром все тяжелей становилось на душе женщины. Все острей и необоримей делалось чувство неуверенности, неудовлетворенности собой. А вдруг и на сей раз она проиграет?..

— Глупости, — попыталась приободрить она себя. — Блажь.

Только в песне «ни ложбиночки пологой, ни тропиночки убогой», в жизни всегда можно найти выход из любого положения. Ну, не выход, так лазейку, малую щелочку… Даже если стена ледяная и непробиваемая — не обязательно лбом в нее, можно и вокруг…

И тут же, подмяв недавние сомнения, мысль понеслась дальше.

«Гурий любит. Ради меня и сына пойдет на все».

А в душе тут же ворохнулась крохотная ледяная змейка сомнения. А ну как поперек? Через колено и пополам?

Может, не скоро и не так остро почувствовала бы она шаткость собственной позиции, если б не эта неожиданная встреча с Таней, которую отец давно прозвал бунтаркой. Своими суждениями — прямыми и неотразимыми как выстрел, Таня еще девчонкой не раз повергала родителей в отчаянье. Воровство она называла воровством, подхалимство — подхалимством, взяточничество — взяточничеством. Однажды она спросила.

— Скажи, папа, ты платишь за то, что мы на твоей машине ездим по грибы и по ягоды?

— С какой стати?

— Но кто-то же должен платить. За бензин. И шоферу за выходные.

— Государство, конечно, — вклинилась в разговор мать.

— Значит, мы воруем у государства…

Разглядывая подарки отцу к юбилею, Таня раздумчиво сказала:

— Интересно, с какой стоимости подарок во взятку превращается…

Потому-то, верно, и согласились родители на этот скоропалительный, нелепый Танин брак с водителем самосвала…

Как неожиданно и метко ударила она сегодня: «Так ты и с Гурием! И уверена — в спину!» Негодяйка! А ведь сестра. Единственная. Родная… И хоть разумом Ася изо всех сил противилась этому, но сердцем признала пронзительную правоту бунтарки: в спину ударила Гурия!.. Ради чего? Зачем? Что впереди?..

И совсем неожиданно Ася вдруг позавидовала сейчас бунтарке Тане с ее водителем самосвала…

С нутряной натугой рокотали моторы, увлекая крылатую машину все дальше от Туровска, все ближе к загадочному желанному Северу. В тысячу тысяч раз быстрей самолета неслась Танина мысль и за каких-нибудь полчаса побывала и в Омске, и в Туровске, и в неведомом Турмагане…

Они устроились в хвосте салона, на последних креслах. Зажав папиросу в кулачище и равнодушно кося глазом на круглое оконце, Иван курил, а Таня притворилась спящей, неприметно из-под ресниц взглядывала на мужа.

— Хватит подсматривать в замочную скважину, — Иван наклонился к жене.

— Как же мы теперь, Ваня?

— Все так же.

— Разве можно к Гурию Константиновичу после этого… Прикинуться, будто не знаем…

— А чего ты знаешь?

— Ай, да не притворяйся глупеньким.

— Может, я в самом деле того… — постучал себя по лбу согнутым пальцем. — Видела, как твоя сестрица…

— Поссориться хочешь?

Тут, отделенный от Тани проходом, кудлатый парень в клетчатой рубахе с яркой косынкой на шее вдруг подался к ней корпусом и дурашливо просипел:

— Ах, какие мы царапучие, прямо рысь, ха-ха-ха…

Таня обожгла нахала взглядом, демонстративно повернулась спиной.

— Видал, Жорик? — громко, насколько позволял сиплый голос, обратился кудлатый к сидящему рядом. — А? Ничего? Сразу понятно — образованная. Ноготки выкрашены, зубки вычищены, так и просится на закуску.

— Эй, ты! — грозно прикрикнул Иван. — Заткни фонтан. Без зубов останешься!

— Вай-вай! Страшно! Жорик, я боюсь. Нет, взаправду, мине дрожь шибает. Давай выйдем на повороте, — дурашливо засипел кудлатый.

Послышался смех. Иван поменялся с женой местами. Теперь он мог дотянуться до кудлатого.

— Жора, ты видишь? Этот агрессор изготовился к прыжку. Ой, бр-ра-таны! Нет ли у кого запасного бельишка? Зови сюда бортпроводницу!

Обрадованные возможностью развлечься, пассажиры хохотали, подкидывая колючие словечки. Поощренный всеобщим вниманием, Жора тоже вступил в розыгрыш.

— Энто ты, Вадь, его спужался?

— Угу, — наигранно дрожащим голосом ответствовал кудлатый. — А ты сам глянь. Жж-ж-жуть! Мама! Убери мине отсюда, он мине съест!

Надо бы хлесткой шуткой осадить, но Иван поглупел от ярости, тискал на коленях кулачищи и молчал.

— Жора! Прикрой мине с тылу, — не унимался кудлатый, отменно подражая детскому лепету. — Счас он зачнет с мине омлету делать. Не хочу в омлет. Не хочу! Не хочу. Ма-а-ма!

— Милай! Ково разблажился! Ково рабазлался? — старушечьим тягучим голосом пропела Таня. Горшочек-от под сиденьем. Нашарь ручкой и садись.

Дружный хохот покрыл Танины слова. Кудлатый побагровел и с ходу, не раздумывая, прогнусавил:

— А у мине бумажки нетука…

— Языком, милай, языком, — отрезала Таня, вызвав шквал смеха.

До конца пути кудлатый и Жора больше не задирались. А в Турмагане на выходе с летного поля неожиданно подлетели к приотставшей от мужа Тане. Кудлатый схватил ее за рукав, рванул к себе и тут же выдернул из кармана другую руку с зажатым в ней лезвием безопасной бритвы. Иван перехватил руку кудлатого, сшиб его с ног. Еще миг, и Жора лежал рядом. Хулиганы кинулись наутек. Отбежав, кудлатый повернулся, грозя кулаком, надорванно крикнул:

— Мы еще встретимся, сука! Я т-тебя попишу!..

И сгинули оба в густом ельнике, опоясавшем временный турмаганский аэродром.

Нет, неправда, что можно от какой-то точки начать жизнь сначала, отсекая напрочь прожитое. Можно сменить жену, переменить веру, из добренького стать злым, а из подлеца святошей, но все, через что прошел по пути к этому, навсегда останется в тебе, всюду будет с тобой и в самый неподходящий миг кольнет прямо в сердце. Все можно начинать по десять раз, ломать и снова строить, только не собственную жизнь, ибо та начинается без спросу и обрывается без предупреждения. Может, и есть неведомая сила, управляющая судьбами людскими, отмеряющая долготу каждой жизни, так та сила неподвластна человеку. Потому и нет ничего страшней раскаяния. И видишь, и понимаешь, и чувствуешь, а переиначить — не можешь. Вперед пятками не ходят…