Н. Денисов - Арктический экзамен

Из горницы доносился чей-то храп, и Егренька, повернув голову, шумно вдыхал ноздрями воздух. Дрова в печурке догорали, отщелкали, затухая, еловые угли, и в избе стало темней. Луна уже перевалила в западную половину неба, временами кутаясь в морозные облака, все реже показывая озябшее лицо.

Витька вдруг вспомнил не о доме, а о первом письме отца, полученном перед отъездом в Нефедовку. Оно удивило первыми строками, где отец называл Витьку на «Вы» и по имени — отчеству. Толя, которому Витька показал письмо, расхохотался над этим обращением, но потом пояснил, что такова манера письма и тут уж ничего не поделаешь… Отец долго — на четырех страницах — перечислял домашние подробности: сколько засыпали на зиму картошки, о новом заборе, выстроенном из штакетника, о подшитых валенках, о курах, о том, кем отелилась корова, об урожае в совхозе. А в конце категорично звал вернуться домой «учиться работать на технике, а нечего зиму шляться с карандашом по озерам, ковырять лед». Карандашом, как догадался Витька, отец называл пешню…

Он пошел провожать Галину, когда небо совсем затянуло облаками и луна едва угадывалась. Они зашли во двор ее дома и оказались под низким дощатым навесом — наверх вела приставленная лестница. Галина нашла в темноте Витькино лицо, опять прижалась теплой щекой.

— Миленький мой…

Она стала подниматься по лестнице.

— Ты куда, Галя? — удивился Витька.

— Там сено у нас, корове надо охапку добавить. — сказала она и тихонько засмеялась.

— Ну что ты там? — опять Витька услышал ее нервный шепот — оттуда, сверху навеса, из-под крыши.

— Я ничего… стою. Кидай мне сено, я приму.

С минуту наверху было тихо, затем на голову ему свалилась увесистая охапка душистого визиля, пахнувшего летом, июнем.

— Я поймал, — сказал Витька.

— Ишь ты какой молодец! — Галина спустилась по лестнице, унесла сено в кормушку корове. — Ну вот и все, мой миленький… Миленький ты мой? Иди, спи. Спокойной ночи.

— Мы будем встречаться еще, Галя?

— Спать надо. Поздно уже, иди…

За ней захлопнулась дверь, обдав Витьку теплым сухим воздухом.

Неожиданно собрались уезжать в город Соломатины. К старшему сыну Валентину. От него пришло письмо. Два дня мял его в кармане шофер молоковоза, и вот только на третье утро принес с базы Афанасий конверт с нарисованным реактивным лайнером.

— На, мать, читай, знать, от Вальки, — сказал Афанасий, стягивая валенки под порогом.

— Да уж, смешишь никаво! Где я разберу! — отмахнулась Нюра, в душе обрадованная. — Разболокайся и сам уж…

Старший писал, что въехал в трехкомнатную квартиру со всеми удобствами и невысоко — на четвертом этаже, отмучились таскаться по чужим углам. Ни с водой, ни с дровами хлестаться не надо. Краны под рукой, печка электрическая на четыре кружка. В магазин тоже недалеко бегать — на первом этаже магазин — гастроном. Пошлешь Олежку (он уже в шестом классе), принесет что надо…

Валентин звал родителей к себе. Сулил отдать комнату, которая на солнышко, если захотят сами под собой жить. А так — можно и вместе: родители ж, с Людмилой он переговорит…

— Вот-вот, — отложил письмо Афанасий, — Людмила… Валька-то, он проворный, мы бы уж с Валькой, — Афанасий вздохнул. — Решай, Нюра, ты все раньше-то рвалась к ним, стращала — уеду. Решай!

— Боязно чё-то, Афоня, — присела на лавку и Нюра, до этого она смирно слушала у шестка, из кути, где в печке закипал чугунок. — Лишимся своего, потом как? В городу-то робить придется, а здесь хоть зарплата не корыстная, да все свое!

— Вот он дальше пишет, — перевернул Афанасий листок. — «К пенсии отец может прирабатывать, если захочет. Многие пенсионеры в городе в киосках газеты продают, самое дельное занятие для пожилого». В скворешнике этом сиднем сидеть? Не пойду! — вставил между делом Афанасий. — Ишь чего выдумал! Магазин с переломкой караулить — ладно еще, — произнес он тоном, будто вправду уже собрался караулить городской магазин, — да вот дело пока за тобой, мать, как скажешь, так и будет.

«В новом году возьму «Москвича». Слышь, мать, старший-то замахивается на легковушку. «Летом за груздями летать будем, здесь недалеко, белых много. Денег, правда, не хватит, перехвачу или ссуду попрошу. У Юрки хотел занять, но какие у него деньги! Учится он заочно да на книжки тратится, все стены занял полками. То и дело доски просит достать. Я помогаю, свой своему поневоле друг. Ну да ладно, — читал Афанасий. — Юрка у нас молоток. Недавно распушил в своей газете одного начальника, того, поди, уж с работы вытряхнули. Жилье ему дали (Юрка, наверно, сам писал), комнату в общежитии, но ихнего брата газетчика не больно-то поважают…»

На этом месте Нюра промокнула кончиком платка глаза, и Афанасий вновь отложил чтение, пошел в куть напиться.

— Говорил я Вальке, оставайся дома, не захотел. В Нефедовке делать ему нечего — переехали бы в Еланку. Там механика с руками бы оторвали, и к нам ближе… Опупели. Стронулись. Куда глаза выпучили, поехали… Не знаю, мать, не знаю, — покачал головой Афанасий.

— Юрка-то, поди, не одобрит, — проговорила Нюра, занятая своими мыслями.

— Что говоришь?

— Юрка восстанет. Прошлым летом, когда в отпуску был, все наговаривал, мол, не здумайте трогаться, если Валентин позовет в новую квартеру. Помню, чудно так сказал: старую березу не пересадишь, не прирастет в новой почве.

— Так оно, — кивнул Афанасий.

— Бегал по лесу. Гороху налущит в карманы и ходит — ходит. Думает. Как-то сказал шибко антиресно: уедете из Нефедовки, все корни нарушите. И приехать не к кому будет, — Нюра опять потянула платок к глазам.

— У него все стишки на уме, — заходил по избе Афанасий. — А большак — специалист, ценят его. Может, так-то лучше, кто его знает. Так поедем, Анна?

— Про меня-то он ничё не пишет?

— Погоди. Да вот и тебе кума — сорока весточку припасла: «Если, может, мама думает, что водиться ей придется, так мы пока второго не намечаем, хотя сейчас можно бы, места много, хоть футбол гоняй в апартаментах…»

— Ну-ка, не части. Алименты ему присудили, батюшки… На стороне дите прижил? Да я ему…

— Ну — у, поехала с орехами, — рассмеялся Афанасий. — Про помещение речь идет. Квартирой, стало быть, хвалится, больша-ая.

— Куды там, квартера! — не сдалась Нюра. — Была я в городских квартерах, когда к им ездила. Валентин водил меня к Апрошке Даниловой, она ить тоже у сына живет. Ну и како? Не присесть, не поставить! Чисто, правда. В горнице сразу четыре лампочки включают. А как ночь придет, на стульях спят повдоль стен. Раскладут стулья и ложатся поодиночке. Да ишшо ночевать каво из чужих оставляют. Апрошка и стонет: лежишь, как на вокзале, вповалку, за протянутые ноги запинаесся, если в уборну приспичит. А куды деваться?