Н. Денисов - Арктический экзамен

Витька удивленно посматривал на бригадира: никогда еще никто не заводил с ним подобных разговоров. Сердцем почувствовав справедливость слов Чемакина, он силился осмыслить противоречивость его суждений, никаким образом не вязавшихся с представлением об их деле, которым, терпя лишения, занимается бригада.

— Только ведь и мы ловим для людей, а значит, для страны. Чем больше поймаем, страна богаче будет.

— Ну, а разве дед Никифор, Афанасий Соломатин, а скотник Кондрухов — не страна?

Егренька перешел на шаг, и спорящие в розвальнях не обратили на это внимания.

— Ну, дядя Ваня, — продолжал удивляться словам бригадира Витька. — Задали вы мне задачу! Нелегко вам, наверное, работать с нами!

— А она, задачка-то, и для меня не из простых… Недавно я узнал одну любопытную деталь: на внутренних водоемах рыбаки наши вылавливают что-то около трех миллионов тонн рыбы. За точность не ручаюсь, но интересно, что половину этих тонн добывают частники вроде Афанасия Соломатина. А мы хотим отлучить Соломатиных от исконного промысла. А дети наши и совсем забудут, чем отцы занимались. Да — а. Душа болит, Витя… Отлучить — значит, сколько потерять рыбки, что имеет сейчас государство? Это-то тебя должно убедить, юноша!

— Да, Иван Пантелеевич! Такого вы мне наговорили сегодня!

— Ничего, — спокойно сказал Чемакин. — Я ведь понимаю, плохого за душой у тебя еще нет, так что постигай, думай. Много еще синяков соберешь, наушибаешься вдоволь, да лучше пораньше, в эти годы… Пошел, — прикрикнул он на коня. — Между прочим, Соломатины-то уезжать собрались.

— Да-да, — не понял Витька последних слов бригадира, отвечая невпопад.

И опять двое в розвальнях углубились в раздумья. И так ехали, пока конь не вынес их на широкую равнину озера — голого и отчужденного.

Затаилась, замрачнела Нефедовка, чувствуя и вину, и неловкость перед рыбаками. На улице при встрече с приезжими бабы, надвинув платки, не глядят парням в глаза. Те на двух подводах возят на ферму сено. Егреньку и вороную кобылку Чемакин с Анатолием погнали на завод, погрузив порубанный невод. Сколько они проездят, неведомо. Как там решат на рыбзаводе: новый дадут иль придется ремонтировать свой? А ремонт одним днем не обойдется.

Перед отъездом Иван Пантелеевич Чемакин, внешне спокойный и сосредоточенный, встретив хромавшего к базе Батракова, сам предложил использовать на подвозке сена своих лошадей и незанятую молодежь — нечего, мол, им дурака валять, пусть поработают! Батраков сильно обрадовался, потому что трактор с санями из Еланки все не шел, а возле базы осталось сена всего ничего — стожок, который восемьдесят коров сметут за три дня.

— Я ребятам и наряды выпишу, — сказал, благодаря, Батраков. — Ты уж не обижайся, Пантелеич, сам маюсь: кто бы это мог? Не одни наши утворили…

— Что теперь! — успокоил его Чемакин. — Дело понятное. В прошлом году на Большом Подрезном наши тоже неводили, так всю снасть с инструментом ночью в майну побросали местные мужики. Те, правда, предупреждали: не лезьте, мол, на домашнее озеро! Да и правда, мало полевых, таежных! А тут промысловики давай тоннами черпать. Мужики в сельсовет, в райисполком, да куда там — озера-то все рыбзаводские…

Батраков похромал дальше. А Чемакин, кинув в розвальни тулуп, дал Толе команду трогаться.

— Туды вашу махры! Но! — присвистнул Толя и свернул кобылку за огороды, к лесной дороге.

Затаилась Нефедовка. Одному Лаврену Михалеву горя мало. Блудит, скрипит тросточкой, отбиваясь от собак, баламутит народ.

— Пелагея, — стучит он тросточкой в один ставень, — выйди, Пелагея, дело есть!

Выходит женщина, на плечи жакетка наброшена.

— Чё понадобилась?

— Не видала, тут теленок не пробегал — на веревочке, красненькая шейка?

— Какой теленок! Каво собираешь, бесстыдник старый! — и хлопает за собой дверью.

— Не глянется, — скрипит по снежку Лаврен и идет дальше. Он свернул бы к Никифору, посидели бы по-стариковски, но нет сегодня Никифора, с утра угрюмо наладился в лес, подпоясался патронташем, только его и видели. Парни — постояльцы не приставали с расспросами, под руку охотнику вопросов не задают, да и сердит был дед.

Не хочется Лаврену и на базу шлепать, где в тепле кормозапарника собирается кое — какой народ и можно скоротать часок за разговорами. И Лаврен топает домой. Дома старуха да постоялец Игнаха Яремин, колготной мужик, неприветливый, но деться некуда, и ставит Лаврен тросточку в угол у крылечка.

Игнаха сидит на голбчике подполья, обрабатывает на круглой деревянной болванке ондатровые шкурки. В ногах стоит тазик, где кровенеют ободранные тушки зверьков с длинными, похожими на плоский подпилок, хвостами.

— Пакость какая, — морщится Лаврен, проходя в передний угол. — Как ты, Игнатий, не брезгуешь?

— Ничё, ничё, — бурчит Игнаха. С вечера, пока рыбаки совещались у Соломатиных, как быть с неводом, он успел до густой темноты расставить на озере по примеченным хаткам капканы. И теперь носит добычу. Где он взял капканы, Лаврен и додуматься не мог, да уж где-то раздобыл.

— Говорят, американцы в пищу их потребляют, — Лаврену хочется завязать разговор, но Игнаха сосредоточен, боится проскрести ножом шкурку.

— Да — а, — опять скрипит на лавке Лаврен. — Не те охотники пошли, все норовят, что поближе лежит, взять. Птицу перехлестали, одно название — птица. Летит, понимаешь, чирок, мозоли под крыльями набил, а в него стволов, как на Орловско-Курской дуге. И палят, и палят!

— А ты-то, Лаврен, тоже, поди, охотник? — оживился Игнаха.

— Случалось, как же! Раньше, бывало, птицу связками носили. Несешь пару гусей, как пару баранов.

— Не плети! — не выдержала в горнице старуха.

— Было. Помню, как сейчас: торкнул я на Тургановом болоте из обоих стволов, да как пове-ел, чтоб ты думал? Полтабуна положил. Остальные подранками в широкопер пропадать пошли. Вот какая охота была! А этой пропасти не знали, экова дива!

Который уж день подначивает на разговор Лаврен своего постояльца, хоть и сроду вроде в охотниках не ходил и был к охотничьим заботам равнодушен. «Никаво собирает», — укоряет Лаврена старуха, но Игнаха только глазками посверкивает, напяливает на досточки шкурки, на печь, на полати расстанавливает сушить. В доме пропахло поганым, старуха поварчивает: дал бог жильца. Собаки у ограды дежурят, весь заплот изжелтили, ждут, когда Игнаха выбросит в огород теплые тушки.

Лаврену неожиданно привезли шитье из дальней деревни, он брякает на ножной машине. Игнаха табак смолит, с тушками зверьков возится. Вдвоем и коротают долгие вечера. Слышат, как бригадная молодежь, наворочавшись вилами за день, поздно вечером из Еланки, из кино, возвращается с песнями.