Н. Денисов - Арктический экзамен

— Нинок, это Витька, — сказал Лохмач. Наверное, они там уже решили, для кого приехала «Нинок».

В школьном девчоночьем пальто, в нарядном платке и валенках, она и вправду чем-то походила на школьницу, но крупные черты лица, спокойный взгляд делали ее старше своих восемнадцати лет.

— Толя, я придумал, — сказал Сашка Лохмач, — его надо напоить.

— Не понял? Дальше…

— Он и так пьянехонек, зачем еще? — встряла дорогуша Наденька.

— Напоить, — продолжал Лохмач, — а утром — соображаешь?

— Не тяни жилы, Сашка, — Толя хотел сматериться, но в присутствии Наденьки даже Лохмачом его не назвал.

— Утром не дать опохмелиться, — заключил Лохмач.

Это немного развеселило компанию, даже молчавшего все время Акрама.

Через полчаса за столом пели проголосные песни. Витьке сразу налили штрафную в граненый стакан. Он не отказывался, не жеманничал, как Володя. Сашка Лохмач сказал:

— Закуси огурчиком из нашего погреба.

Надя-дорогуша благосклонно кивнула тугим узлом волос, Галина тронула за плечо:

— Выпей, Витя!

Нинок промолчала, внимательно приглядываясь к нему. Толя опьянел уже:

— Заухаживали…

Витька сидел рядом с Галиной, обжигаясь о ее плечо. Она тоже пела, но как-то по-особенному, не надрываясь, как Наденька, с которой катился пот, и она доставала из-за манжета кофточки платочек, аккуратно утиралась, укладывала платочек на место.

Пели самозабвенно, долго. Когда песня кончилась, Наденька вздохнула:

— Как там детушко мое, что делает? Ох, батюшки!

— Мишка в полном порядке, Наденька! А бабке, приеду, благодарность объявлю. Ох и бабка же у нас!

Витька вслушивался в гомон за столом, ничего не слышал и только слова Наденьки о Мишке, которого оставили с бабкой, чтоб приехать в Нефедовку, вернули его к мысли о Яремине.

— Надо развязать звеньевого.

— Пусть посидит, — твердо сказал Толя.

— Ну развяжите, эй! — подал голос из горницы Игнаха. — Никого не трону.

— Испугались тебя, — хохотнул Лохмач, — там тебе Володя лекцию почитает, послушай.

— Акрам, — сказал тише Лохмач. — На подай ему, пусть выпьет.

Наденька встала из-за стола.

— Дай, я сама, — она прошла в горницу, остановилась, подперев крутое бедро. — Развяжите.

Игнаху развязали. Он потер затекшие руки, но с лавки не поднимался.

— Пей, нехристь. Что тебе по-людски не, живется, умрешь когда-нибудь не по-людски, и грачи на твою могилу не прилетят, не то что…

Наденька повернулась в новых чесанках, вышла из горницы.

— Сыграй, Витя, плясать хочу!

Заиндевелый, морозный, вернулся с охоты Никифор. Он принес зайца в петле, бросил его на голбчик.

— Пируете, молодежь!

Его тоже усадили за стол.

Но не было уже того веселья, что наладилось вроде бы снова. Пропала радость застолья, как ни старался растормошить компанию Лохмач. И Толя, возбужденный недавней дракой, подыскивая позабавней анекдота все еще потирал ушибленный кулак.

Старик сообразил, что в доме что-то произошло, потому что в горнице находился Яремин, которого караулил еще в дверях Шурка — конюх, покрикивая то и дело, чтоб тот смирно сидел на лавке, не поднимался.

Акрам что-то пошептал на ухо Никифору и старик удивленно покачал головой.

— Ну, ребятишки!.. Слышь ты, ходя! крикнул старик в горницу, обращаясь к Игнахе. — Выйди-ка в куть!

Игнаха вышел, нервный, раскрасневшийся. Его еще пошатывало. Он побаивался сейчас Никифора, как никого из всех.

И старик, постучав ребром ладони о стол, хмуро произнес:

— Я одним ударом столешницу напополам пересекаю. Понял?.. А теперь ступай. Ступай, говорю, — продолжил он уже спокойно. Может, вспомнил Никифор и себя в молодые годы, не шибко жаловал и он законы, и он бил, и его бивали крепко. Да когда это было?

— Вы-то тоже, лыцари, скопом — на одного! — упрекнул он парней.

Но за столом загомонили, забрызгал слюной Шурка — конюх, Лохмач пытался объяснить, как все получилось, но старик замолчал, думая глубоко и крепко о чем-то своем, недоступном пока молодежи.

Закружила, замучила Витьку любовь. Проезжая утром в розвальнях мимо окошек Галины, в которых еще светился ламповый окошек, он с биением сердца всматривался в эти окна. Он различал фигуру Галиной матери. Она то склонялась над квашней, месила тесто, то несла на ухвате чугунок. Галя рано ходила на дойку и чаще возвращалась, когда рыбаков уже не было. Весь день Витька ждал, когда придет вечер и он опять увидит эти окна, а может быть, у Никифорова подворья встретит она сама. Она только улыбается Витьке и подойдет к Толе, дождется, пока дядя Коля отсчитает ему пай на уху, и они уйдут домой.

Толя перешел жить к Галине. Случилось то недавно, после прихода Матрены.

— Хватит по баням шататься, — сказала она при всех, — от людей стыдно. Хочешь жить с ней, возьмем тебя в дом. Запишетесь потом в Совете.

Толя надел бродни, отыскал между ухватов на печи связанные Галей рукавички, ушел к ним в дом.

Витька осунулся, ходил задумчивый, непонятный для ребят — для Володи, Акрама, Шурки-конюха. Но рыбаки постарше догадывались, что происходит с парнишкой. Не приставали. Зато Толе не давали покою. Витька слушал их откровенные мужицкие вопросы и злился. В нем просыпалось временами ревнивое чувство к другу, но оно проходило, когда он видел Галину издалека или в доме Никифора. Они теперь стали заходить в гости. Витьке казалось, что Галя приходит специально для него, просила играть на гармони, слушала, иногда пела. Походило, что ничего не изменилось, все продолжается, как и в первые дни. Оно действительно продолжалось так же, если не считать, что после вечеринки Толя «шел к себе домой». За вечер, пока он занимал компанию анекдотами или банковал в очко, Галина всегда находила причину оказаться в полутемной горнице вместе с Витькой.

— Ты меня скоро разлюбишь, — сказала она однажды ему, обдав горячим дыханием.

— Никогда, — шептал Витька.

— Ты разлюбишь, когда узнаешь…

— Что? Что узнаю? Не говори так, Галя…

— Ты разлюбишь, когда поймешь, что нравишься другим девушкам. Вот так, мой миленький.

Когда он вспоминал эти короткие минуты в полутемной горнице, ловил себя на мысли, что слова Галины льстят ему, его просыпающейся мужской гордости.

После ухода трактора — он вместе с грузом рыбы отвез и выгнанного из бригады Яремина — назначили звеньевым Витьку. Дело было несложное — гнать норило под водой, но Витька про себя гордился, что Чемакин выбрал его из всей бригады. Бригадир привез ему полученный на складе новый полушубок, а на аванс Лохмач в Еланке купил ему яркий шарф, брюки, теплые ботинки. По вечерам теперь Витька с Лохмачом обряжались вместе.

— Это Нинок выбирала тебе барахлишко, — сказал как-то Сашка многозначительно, — по блату у продавщиц в сельпо… Брючки узкие, как и новые рублики. Не — е, не могу я к ним привыкнуть.