Н. Денисов - Арктический экзамен

— А я жалею, — вздохнула Нинок. — Солнышка много было и ягод.

— А мне запомнился один день из детства, вот все стоит перед глазами, как вчера было. Я помню себя лет с трех — четырех, наверно. Брат меня повел за клубникой в лес. Жара стояла, все кругом высохло, в колеях ни капельки воды, а пить так хочется. Ходили мы несколько часов по лесным полянам, ягод он набрал ведерко, а я все пить прошу. Стукнул он меня раза два для порядка, чтоб не пищал. Потом, помню, заходили тучи, молнии заломало, полило, как из ведра. Брат поволок меня под березы. Большие такие березы, нет теперь таких высоких… По стволам, с веток ручьи бегут. Брат подает мне полную кружку, в которую ягоды собирал: пей, говорит… Смешно! А я так и запомнил детство: жарко, и еще как с берез ручьи текли, и мы насквозь мокрые.

— Счастливый, — пошевелилась рядом Нинок, приникнув щекой к Витькиному плечу. — Светло у тебя все. Рассказывай еще.

— А тебе интересно?

— Говори, говори, учись девушкам зубы заговаривать.

— Какая ты опять… Ладно! Не все светло было… Играли мы в прятки до двух часов ночи с ребятами нашей улицы, а потом шли очередь за хлебом занимать. И никогда не успевали первыми: прибежим, а на крыльце магазина уже кто-нибудь сидит, ногами болтает. Ждем, когда шесть часов подойдет. Продавец мешки на крыльцо выбросит, тут уж мы первыми хватали — и бежать в пекарню за булками. Накладут горячих из печки, кто-нибудь пособит на спину взвалить, тащишь. Зато продавец отпустит без очереди, через головы. А в магазине уже целая война идет: кто первый, кто последний — все перемешалось.

— Тебе здесь нравится? — неожиданно спросила Нинок.

— На печи с тобой? Да.

— Ну, не нахальничай. Я спрашиваю, зачем ты с рыбаками пошел?

— Нравится, в общем-то. Только я города люблю. Я их почти не знаю, но хочется везде побывать. В мореходку хотел поступить, да опоздал…

— Поступишь. Все впереди у тебя.

Нинок вдруг приподнялась порывисто, обхватила Витькину голову ладонями, целовала много и неумело. И в этом порыве было что-то новое в ней, которое открыла она в себе сама и почувствовал Витька, отвечая на ее порыв, и луна, совсем обледенев над вершинами тайги, тяжело и многопудово сходила на покой…

— Тебя никто не будет так целовать, запомни мои слова, откинув спутанные волосы, на выдохе проговорила Нинок. — Обманывать тебя будут…

— Почему же, цыганочка моя?

— Не скажу. А то много 'будешь воображать о себе. Просто ты не знаешь еще меня. Другая я сегодня. И ты другим стал… Помнишь, в школе мы читали: ни одного поцелуя без любви!

— Да я…

— Нет, нет, помолчи, — торопливо перебила Нинок, прикрыв ему губы кончиками пальцев. — Помолчи, а то скажешь неправду, а я не хочу неправду… Знаешь, он обещал приехать ко мне в Еланку, только мне теперь все равно. А тогда я любила его, сразу — с первого взгляда. Поселилась на время экзаменов у одинокой старушки в комнате свободной, а вечером он пришел с работы, жил тоже на квартире… Яблоки за окошком в саду дозревали. Вечера такие теплые, долгие. И он говорил много и интересно… Экзамены я провалила. Возвращаться домой уж сил не было: как родне в глаза смотреть? Ушла потом в общежитие, на стройку… Вот так!

Витька опять настороженно притих, и Нинок, вспорхнув в полумраке ресницами, присмотрелась: не спит ли? Но он не спал. И Нинок подумала, что причинила, наверно, ему боль своей откровенностью, и в этот миг уже пожалела, что рассказала о себе. Она захотела подняться, отодвигаясь от него и отыскивая одежду, матово искрясь незагорелой грудью, но Витька не отпускал.

— Не уходи!

— Надо, Витенька.

До зимнего рассвета оставалось несколько часов.

Все сроки миновали. Миновала, пробухав крещенскими морозами, половина долгой зимы. Черными коростами отстала от рыбацких щек ознобленная на ветрах кожа, и ветровые ожоги лоснились теперь гусиным жиром, который берегли до поры предусмотрительные нефедовские старушки.

Глубоко зарылась под лед капризная речка Ручей. И каждое утро, в сумерках, уже без боязни провалиться, пролетали по ней скрипучие полозья, и кто-то спозаранку, кому выпала очередь чистить прорубь, звонко махал ломом, расширяя настывшую за ночь кромку так, чтобы пролезало вместительное, пузатое ведро.

Как один день, а для кого-то, как во сне, пролетели, намеченные Чемакиным три недели. Вот уже и четвертая неделя, месяц были на исходе с той морозной молодой ночи, когда встретил рыбаков дед Никифор на широком, запущенном подворье.

Бригада объездила около десятка больших и малых озер в округе, закидывая пробные тони, не задерживаясь, перекочевывая на следующий водоем, порой оставаясь с ночевкой. И тогда в Нефедовке становилось совсем пусто и тоскливо. Деревенька рано гасила лампы, почаевничав перед сном, поставив на горячие кирпичи валенки, отходила на покой. Но опять кто-нибудь поднимался среди ночи с заботой о стельной коровенке, что по признакам дохаживала последние дни, шлепал с фонарем в пригон и, убедившись, что буренка не беспокоится, мирно жует свою жвачку, шел в избу. А потом другой коренной таежник, простонав в забытье, тоже отрывал тяжелую голову от подушки, спускался босыми ступнями на половичок у кровати и долго нянчил на весу раненую ногу, что с годами все чаще напоминала о приближении дурной погоды.

В такие пустые вечера один Никифор шел по привычке в домик Соломатиных — тоже пустой и неприбранный, нашаривал ключ, подтапливал на всякий случай плиту — вдруг заявятся рыбаки — и долго крутил настройку бригадного приемника «Родина». И так сидел в одиночестве, пока не прогорали в печке смолистые поленья.

Все сроки миновали.

Пора бы уж перебраться бригаде на новую базу, опять обосноваться там недельки на две, да что-то медленно созревало бригадирово решение, будто Чемакин не мог разорвать тот узел, что связывал бригаду с Нефедовкой, и особенно молодых парней, что, очертя головы, бросились в жизнь деревеньки, не заглядывая далеко вперед, не думая, видно, что ждет завтра. А завтра, как ни оттягивай сроки отъезда, как ни оправдывай себя потерянным временем, когда бригада вынуждена была простаивать из-за ЧП с неводом, надо двигаться в другие неразведанные места, подводить и там черту, представляя рыбзаводу сведения об озерах, что накопились в бригадировском дневнике.

Неожиданно в эти последние дни подвел черту своим походам в Еланку Сашка Лохмач. В день выборов, когда бригада в полном составе выехала на голосование, он скоропостижно объявил о женитьбе, на дорогуше Наденьке. Ну, Лохмач!

Летели по селу с гиканьем, звоном колокольчиков под дугами наряженные в красную материю совхозные кошевки, запряженные лучшими лошадьми, что блестели скоблеными боками, посверкивали сбруей с медными бляшками, невесть как сохранившимися, наверное, с давних единоличных пор!