Н. Денисов - В чистом поле: очерки, рассказы, стихи

Завтра мы сдаем «основы музыкального искусства». Иван Гучков, лежа на кровати, жует сдобную «московскую» булку, запивая из бутылки ледяным кефиром:

«Кефир любит весь мир! – рифмует Иван. – Все сдадим, кроме Севастополя!»

Миша Мамонтов, прозаик из узбекского Алмалыка, злится на поэта-севастопольца, копаясь в объемистом томе музыкальной энциклопедии:

«Брось дурака валять, Иван. Назови лучше инструменты симфонического оркестра».

«Габой, литавры, тарелки…»

«Голова у тебя – тарелка. Дай учебник».

Иван сует руку под подушку, достает первую попавшуюся книжку, их у него там несколько – после похода в лавку писателей на Кузнецком мосту, где он успел уже побывать, приехав в Москву. Наблюдать за его «действом» всегда любопытно. Сейчас он вынимает томик с золотым тиснением на корочке: «Михаил Светлов. Большая серия библиотеки поэта». Открывает наугад, восклицает: «Хлеб… О-о, у меня тоже есть стихи про хлеб. Ага!» Читает: «Дилижанс трясется и скрипит, Самуил Изральевич спит…» «Что-о-о!?!» – мгновенное междометие. В следующее мгновение «Большая серия» летит в угол комнаты.

Провожаем этот «полет» согласным молчанием.

Моё письмо, оно опередило меня, приколото кнопкой на переплет рамы окна, за стеклами которой не очень чистый московский дворик с «мухомором» беседки, цветочной клумбой и огромным бетонным кубом, явно годным на постамент памятника кому-нибудь из литинститутских классиков!. Тучков, при первом же лицезрении на это бесхозное произведение неизвестного бетонного завода, затвердил его есенинской строфой: «Через каменное и стальное – вижу мощь я родной страны!»

Ничего не изменилось с прошлой весны. И мы, будто расстались вчера, а сегодня встретились. Припоздал лишь я с приездом на сессию, но успел к сдаче первого зачета.

Ивану не до «симфоний», читает теперь своё – новое «хрестоматийное», завершая его ударными строчками:

Не отрывая от подушки головы, спрашивает меня:

«А у тебя что новенького?»

Достаю из чемодана камешек правильной шестигранной формы. Он с Приполярного Урала, в видимой близости которого и провел я минувшее лето, работая матросом на Северной Сосьве.

«Это?!» – небрежно разглядывает Иван «вещицу». Он разочарован, поскольку ждал, что я примусь с дороги читать своё «хрестоматийное». Словно он забыл о письме, что, как флажок, как вымпел, пришпилено к раме, а в письме этом я почти все рассказал.

«…После весенней сессии я притопал в отдел кадров Тюменского судоремзавода и попросился на лето в матросы. Направили на север. А прежде, чем спороть с военно-морской форменки погончики старшины второй статьи и стать гражданским речником-кочколазом, показался эскулапам. Положено! Парнишка хирург заставил присесть пару раз и, убедившись, что руки-ноги целы, спросил: «В матросы? Образование?» – «Два года!» – «Два класса?» – «Два курса!» – «Где?» – «В Литературном!» – «А чему там учат?» – «Пушкина проходим!» – «А чего его проходить… Буря мглою небо кроет… И так все знают… Ладно, годен!»

Приехав на большом пароходе «Генерал Карбышев» в Березово, сразу явился на свой «Петр Шлеев». Старпом, не мешкая, назначил на вахту и я почти всю ночь, до утренней зари, носил с берега в ведерках уголь на свою посудину, пока не загрузил трюмный бункер. Для теплового котла, точней, для обогрева кают! Едва не вывихнул руки от этих ведер с угольком, но не сдался… Потом старпом сказал: «Теперь пойди отдохни!…»

А сейчас мы в Игриме. Я только что сменился с вахты, об усталости помолчу. С полвахты стоял на баке с намёткой, пока ползли едва не на брюхе через обмелевшие места фарватера. Намётка – это такой длинный шест с отметками в сантиметрах. Меряешь с носа глубину, кричишь штурману: «Восемьдесят!». То есть глубина на пути всего восемьдесят сантиметров. Потом опять кричишь: «…шестьдесят!» – «Малый ход!» – командует штурман. Потом еще и еще… И вот: «…сорок!» Пароход дергается, всем нутром ощущаешь, как он скребет своим днищем по речному дну… «Самый малый!» – отдает штурман команду в машину. Мало-помалу выползаем. И плывем дальше…

Да… А потом еще шесть часов подряд шел дождь, а эта грязища. И после каждой посадки пассажиров по два раза пришлось швабрить палубы, чистить раковины в гальюнах. Эти аборигены, как только – на борт, так бегут в гальюны и умывальники пластать рыбу-малосол: кишки, чешуя по стенам! И ничего не поделаешь, надо драить! Вспоминаю нашу комнату в литинститутской общаге, где мы никак не могли договориться об очередности в уборке.

Завтра, когда придем в Березов, всеобщий аврал. Потому что закат ясный, а если ясный, будет солнечный день. Погреемся на солнышке. И еще потратим с полпуда хозяйственного мыла, чтобы хорошенько – со шлюпок! – протереть намыленными щетками бока нашей белой, блистательной, пассажирской посудине.

Скоро отправление, штурман Геннадий Александрович даст отвальный гудок, матросы уберут трап. Покачивает. Это, пробуровив реку, прошел буксир с баржей и развел волну. Везут трубы. Баржа по самую палубу в воде. На Пунгу, на крупное газовое месторождение, идут. Не слыхали о Пунге? Надо газеты читать, старики! Я. таким образом, в центре довольно эпохальных событий. За бортом плещется чистейшая Северная Сосьва, а где-то совсем близко от берега – «поют» буровые. Добывают «голубое топливо», так называют газ газетчики.

Можно сойти еще на берег и потолкаться в толпе. Это не московская публика, здесь каждый человек на примете. И радость, и удивление, и печаль обнажены и неподдельны. Если бы вы хоть раз посмотрели, как встречают нашего «Петра Шлеева» в мансийских деревнях и поселках. Это событие! Вот бы сюда нашу братию с её заботами о вечном и нетленном! Как бы хотелось при этом взглянуть на ваши мудрые начитанные лики.

Здесь я иногда забываю, что нахожусь за тысячи километров от городского асфальта и подстриженных деревьев. Будто нет этого в жизни, в природе. Только – холодная сосьвинская вода, она ощутимей, когда достаю её ведерком из-за борта. Бросать его, ведерко на веревке, надо расчетливо, чтоб тебя не выдернуло за борт при полном ходе судна. Однажды – было… Да, ладно. Как видите, цел!

Я не первооткрыватель. Нет, старики, мне не повезло. Даже Славка и Олег – курсанты из Рыбинского речтехникума, плавают здесь вторую практику. А добродушный здоровяк Федя на следующий год придет на «Шлеев» уже не мотористом-практикантом, а механиком.

А капитан Анатолий Сергеевич! Он пятнадцать лет на Северной Сосьве! Каждый манси, встречая теплоход, говорит: «Траствуй, капитан Сергеич!» Каждый перекат, всякую вешку и бакен помнит капитан наизусть, как Ваня Тучков свои хрестоматийные стихи, потому ночью капитан всегда на мостике, возле рулевого.