Джером Дэвид Сэлинджер - Ранние рассказы [1940-1948]

Под конец третьего месяца супружеской жизни Лоие пристрастилась ходить в кино. На одиннадцатичасовой сеанс. Забивалась в какую-нибудь ложу и курила, курила. Все-таки это было лучше, чем торчать в проклятой квартире. Или ходить в гости к матери. Тем более, что от нее Лоис слышала тогда в основном одну-единственную фразу, всего в пять слов: «Как же ты исхудала, доченька». Вот кино действительно замечательная штука, здесь куда интереснее, чем с подружками. И однако Лоис как-то ухитрялась постоянно на них натыкаться. Такие все дурочки.

Ну вот, значит, к одиннадцати она шла в киношку. После того, как фильм кончался, отправлялась в туалет — причесаться, подкрасить губы и ресницы. Потом она долго рассматривала себя в зеркале и думала: «А теперь что? Куда теперь-то деться?»

Иногда Лоис заносило в другую киношку. Или же она слонялась по магазинам. Только ей тогда почти ничего не хотелось в этих магазинах покупать. И еще встречалась иногда с Куки Бенсон. Ведь если вдуматься, Куки единственная, у кого действительно есть мозги, единственная среди ее подруг, такая умница, правда-правда, без трепа. Классная девчонка. У нее классное чувство юмора. Они с Куки часами торчали в «Сторк-Клубе», рассказывая друг другу похабные анекдоты и перемывая косточки всем знакомым.

Нет, подружка у нее просто замечательная. И с чего она так не любила ее раньше? Такую-то умницу. Куки-это наш человек.

Карл все чаще жаловался на зуд. Как-то вечером он вдруг расшнуровал ботинки, стащил с себя черные носки и стал осторожно ощупывать ступни. Подняв голову, он увидел ошеломленное лицо Лоис.

— Чешутся, — виновато смеясь, стал оправдываться он. — Ну не могу я носить крашеные носки.

— Ты чересчур мнительный, — фыркнула Лоис.

— У моего отца то же самое было, — объяснил Карл. — Врачи говорят, это какая-то экзема.

Лоис изо всех сил старалась не сорваться на крик:

— Ты так носишься со своими ногами, будто у тебя по меньшей мере проказа.

Карл рассмеялся.

— Разве? — спросил он, все еще смеясь. — По-моему, совсем уж не так ношусь. — Он взял из пепельницы дымящуюся сигарету.

— О господи! — с ехидным смешком сказала Лоис. — Почему ты никогда не затягиваешься? Ну что за удовольствие просто пускать дым?

Карл опять рассмеялся и посмотрел на кончик сигареты будто этот кончик мог научить его курить как полагается.

— Сам не знаю, — он все смеялся. — Я никогда не затягиваюсь.

Обнаружив, что у нее будет ребенок, Лоис стала бегать в, кино пореже. Зато чаще стала встречаться с матерью, как правило, они отправлялись на ленч к Шраффту, брали себе по овощному салатику, а потом подолгу обсуждали фасончики для беременных. Мужчины в автобусах уступали Лоис место. В равнодушно-вежливом голосе лифтеров проскальзывали теперь особые уважительные нотки. Лоис ловила себя на том, что тайком заглядывает в детские коляски.

Карл всегда очень крепко спал и не слышал, как она всхлипывала, лежа рядом с ним.

Когда ребенок родился, все вокруг только и ахали: лапочка, какой же лапочка. Это был пухлый карапуз с малюсенькими ушками и белым пухом на голове, он так замечательно пускал слюни, конечно, для тех замечательно, кто понимает, какая это прелесть. Лоис его обожала. Карл его обожал. Тетки, бабки, дедки обожали его. В общем, парнишка получился, что надо. Катились недели, и Лоис вдруг поняла, что мистера Томаса Тэггетга Керфмана она готова целовать с утра до ночи. И с утра до ночи похлопывать его по маленькой попке. И с утра до ночи с ним разговаривать.

— Ну? Кто у нас сейчас будет купаться? Кто у нас сейчас будет чистеньким-чистеньким?.. Берта, вода нормальная? Мой сынуля будет купаться, да… Слишком горячая, ты слышишь, Берта? Плевать мне на градусник. Говорю тебе, горячая.

Однажды Карл специально пришел пораньше, чтобы присутствовать при купании. Лоис вытащила руку из «в самый раз» воды и нацелила мокрый палец на Карла.

— Кто это к Томми пришел? Кто этот большой дядя? Кто это, Томми?

— Он меня не узнал, — сказал Карл, надеясь, что это не так.

— Это твой папа, Томми! Это папа Томми.

— Он сто лет меня не видел. — нудил Карл.

— Томми! Видишь, куда мамин пальчик показывает? Этот большой дядя — твой папа. Ну-ка, посмотри на папу.

В ту осень отец подарил Лоис норковую шубку, и если вы живете неподалеку от перекрестка Пятой авеню и Сорок седьмой улицы, то наверняка видели, как Лоис в своей новой шубке почти каждый четверг катит перед собой просторную, черного цвета колясочку по направлению к парку.

И в конце концов она все-таки совершила это. И у нее тут же возникло ощущение, что каким-то непостижимым образом об этом сразу всем стало известно. Мясники старались подобрать ей кусочек получше. Шоферы такси доверительно жаловались на то, что у мальца такой кашель, мэм. Берта, их горничная, как следует мочила теперь половую тряпку и больше не гоняла пыль из угла в угол. Бедняжка Куки, все еще пьяненько хихикавшая в «Сторк-Клубе», теперь частенько ей названивала. Женщины все чаще смотрели ей в лицо, а не на платье. В театре глазеющие на женщин мужчины явно выделяли ее, Лоис, притворяясь, что им просто любопытно, как она будет смотреться в очках.

Ну а свершилось это примерно через полгода после того дня, когда Керфман-младший запутался в своем пушистом одеялке… навсегда.

Тот, кого Лоис не любила, уселся как-то вечером в кресло и начал тупо разглядывать узор на половике. Лоис в этот момент вышла из спальни, в спальне же она чуть не полчаса стояла у окна, собираясь с силами. Лоис села в кресло напротив. Никогда еще Карл не казался ей таким глупым и таким толстым; но она должна была сказать ему. И наконец она выдавила это из себя:

— Пойди достань свои белые носки. Давай, давай, — очень спокойно сказала она. — Надень их, дорогой.

(перевод М. Макаровой)

К нам в войсковую канцелярию он пришел в габардиновом костюме. По возрасту он давно перешагнул ту критическую цифру (кажется, таковой считают сорок), когда американские мужчины все как один объявляют своим женам, что теперь они дважды в неделю будут посещать стадион, на что жены, естественно, отвечают: «Замечательно, милый, только не сыпь, пожалуйста, пепел хотя бы здесь, в гостиной» Ведь для этого существуют пепельницы». Пиджак его был расстегнут, и в глаза сразу бросалось брюшко, выдававшее старого любителя пивка. Воротник рубашки был насквозь мокрым. Любитель пивка тяжело дышал.

Со всеми своими бумажками он подошел ко мне и разложил их передо мной на столе.

— Не взглянете? — попросил он.

Я объяснил, что новобранцами не занимаюсь, это обязанность другого офицера.

— Ох ты, — огорчился он и начал сгребать свои бумажки, но я его остановил и стал их просматривать.