Мигел Соуза Тавареш - Экватор

— Арестовать меня? — Луиш-Бернарду принужденно рассмеялся.

— Да, как вы знаете, у меня есть законное право отдать под суд любого человека на этой территории, включая губернатора.

— И каким же будет обвинение, которым вы собираетесь обосновать мой арест? Только не говорите мне, что это — предательство родины.

— Нет. Это адюльтер.

— Адюльтер? — Луиш-Бернарду почувствовал, как у него кружится голова, не понимая, от гнева это или от страха.

— Да, адюльтер. Как вы знаете, любовная связь с замужней женщиной квалифицируется как общественное преступление. Нужны обвинения и необходимые показания, и прокуратура может потребовать предварительного заключения и суда над подозреваемыми. В данном случае речь идет о Вашем Превосходительстве и о супруге консула Англии. Мне придется заключить под стражу вас обоих. Свидетелей — целый остров. Думаю, даже мужа можно будет вызвать для дачи свидетельских показаний…

Луиш-Бернарду уже не контролировал себя от резкого головокружения и внезапно овладевшего им звериного инстинкта. Ему пришлось взять длительную паузу для того, чтобы он просто смог это произнести:

— Итак, вы здесь угрожаете тюрьмой за совершенный адюльтер, мне и жене консула Англии, если я и ее муж не уступим вашему жалкому шантажу? Я так всё услышал?

— Именно так.

— А ну-ка вон отсюда, каналья! Вон отсюда, пока я не выстрелил прямо в эту мерзкую морду! Вон, поганый лакей! Прочь с глаз моих!

На этот раз Луиш-Бернарду уже не смог удержаться: он ринулся вперед, быстро обогнув письменный стол и не дав прокурору опомниться. Схватив его за лацканы и доведя таким образом до выхода из кабинета, он открыл дверь и вытолкнул его наружу. На крики и грохот тут же прибежали Себаштьян и Доротея, которым пришлось в ужасе наблюдать за происходившим.

Луиш-Бернарду с силой захлопнул дверь и закрыл ее на ключ. Закурив, он принялся ходить из угла в угол, словно зверь в клетке. Дрожа от гнева и бессилия, он чувствовал, что в этот момент готов убить человека, сам удивляясь тому, что ненависть может стать столь разрушительным чувством. Прийти в себя ему мешало осознание того, что они, его враги, могли вот так вот организоваться и спланировать нечто лично против него. За всем этим стояли «мы», те, от чьего имени говорил прокурор Жуан Патрисиу: он, попечитель, полковник Малтеж, инженер Леополду с Принсипи, и, похоже, тамошний вице-губернатор, Антониу Виейра. Ну и еще, конечно же, несколько управляющих плантаций: среди них за последние почти два года у него образовалось достаточное количество врагов. И вот они собрались и, всё холодно просчитав, придумали, как «поприжать» его самого, а также, довольно удачно распространить этот план на Энн и Дэвида. Его, Луиша-Бернарду, не просто выводили из игры, но и делали это самым недостойным, грязным способом, одновременно унижая его любимую женщину и ее мужа, который был здесь вовсе ни при чем. Задумано безупречно. Прокурор, на самом деле, мог посадить его и Энн и, даже после того, как в ответ на соответствующее обращение в Лиссабон заключение под стражу признают незаконным, все равно, судебный процесс займет несколько месяцев. Даже если министр или сам король примут политическое решение и прикажут прокурору отпустить их, это тоже — минимум неделя. В то время, как одного-единственного дня в тюрьме будет достаточно, чтобы их имена основательно изваляли в уличной грязи. По выходе оттуда, ему останется лишь подать в отставку и на самых жалких условиях. Дэвида ждет крах его карьеры в результате нового скандала, к которому он на этот раз никак не причастен, и теперь уже Энн придется остаться с ним, чтобы попытаться загладить свою вину за унижение, которому она подвергла своего мужа. Задумано изобретательно и основательно, судя по всему, без малейших сомнений и угрызений совести. А он, как выясняется, мог позволить себе лишь поставить министра перед выбором между своей собственной отставкой и отстранением от должности попечителя. Как же глупо было полагать, что все будет происходить в открытую, верить в то, что это он ведет игру, а его назначение самим королем сможет защитить его от столь низких и подлых выпадов!

Луиш-Бернарду курил одну сигарету за другой, пытаясь успокоиться, стараясь снова четко смотреть на вещи в этом установившемся в его жизни хаосе, собраться и с холодной головой сконцентрироваться на поиске выхода из этой западни. Ведь должен же быть выход, возможность для контрудара, в самый последний момент, как на войне, когда отряд солдат, окруженный более сильным противником, оказывается перед дилеммой: либо дать себя уничтожить, либо броситься в отчаянную контратаку. Именно она иногда и может спасти, потому что терять уже нечего. Однако чуда не происходило: накрывшая его с головой ярость не давала рассуждать хладнокровно.

Он приказал оседлать лошадь и решил поехать прогуляться, чтобы немного остыть и привести в порядок мысли. День был в разгаре, нависший над островом воздух ожидал своего часа, чтобы пролиться дождем, затопить прохладой беспощадную жару или залить своими слезами несчастья, исцелить которые уже невозможно. Выехав за ворота, он машинально повернул налево, в сторону пляжа Микондо, куда неспешно вела его лошадь. До пляжа было примерно полчаса пути по безлюдной грунтовой дороге, окруженной тенистыми деревьями, склонявшими перед ним ветви, как будто в знак поддержки или сострадания. Птицы постоянно пересекали дорогу, перелетая с одного дерева на другое. Исходивший от листвы дурманящий запах хлорофилла оказывал на него свое привычное умиротворяющее воздействие. Несмотря на одиночество этих без малого двух лет, на нескончаемую усталость и раздражение, на местный удушающий климат, на то, что именно здесь, на этой земле, он встретил не дающую ему покоя любовь к Энн и научился распознавать во взглядах других людей ненависть, — несмотря на всё, Луиш-Бернарду любил этот остров. Зеленый лес и голубой океан в прозрачно-серой дымке будто бы оберегали его, кутая в своих объятиях из сочной зелени, соли, тумана. Сейчас, когда все его прошлое существовало лишь в воспоминаниях, которые подпитывались газетными новостями и редкими письмами друзей, этот островной пейзаж был тем, что у него еще оставалось от близкого, родного, его личного. Когда, похоже, дело шло к развязке, он впервые понял для себя то, что всегда казалось ему необъяснимым: почему огромное число белых настолько отчаянно, почти болезненно привязываются к Африке, к этим островам, откуда они всегда стремились уехать, но от которых так никогда и не могли освободиться.

Некоторое время спустя, следуя тем же прогулочным шагом, лошадь доставила его до пляжа Микондо. Луиш-Бернарду спешился. Решив не привязывать лошадь к дереву, он отпустил ее здесь же, в пальмовой роще. Издалека послышались чьи-то голоса, и, к своему удивлению, Луиш-Бернарду понял, что на пляже он не один. Внизу, рядом с бьющимися о берег волнами двое мужчин, белый и черный, нагружали тяжелыми на вид вещами небольшой парусник, пришвартованный к берегу при помощи закопанного в песок якоря. Белый, не перестававший напряженно работать поблизости от шлюпки, был похож на Дэвида. Губернатор напряг зрение, чтобы получше его рассмотреть, когда тот сам окликнул его и широким жестом позвал подойти ближе. Продвигаясь вперед по песку, покрытому опавшими сухими пальмовыми ветками и кокосами, скоро он окончательно убедился, что тот, кого он увидел сверху, на самом деле был Дэвид. Подойдя, Луиш-Бернарду протянул ему руку, и тот поприветствовал его ответным рукопожатием. «А ведь я и вправду люблю Дэвида, — подумалось ему вдруг. — Мы могли стать лучшими в мире друзьями, если бы только я не испортил это и все остальное из-за Энн».