Мигел Соуза Тавареш - Экватор

Остаюсь уверенным в том, что мое обращение было предельно понятным, и надеюсь, что Вы осознаете важность того, что стоит на кону. Прошу Вас сохранять конфиденциальность данного послания, а также ожидаю от Вас сообщений или Ваших личных, достойных рассмотрения, соображений. Как всегда, остаюсь полностью в Вашем распоряжении для любых дополнительных разъяснений.

Да хранит Вас Бог,

губернатор Луиш-Бернарду Валенса».

Луиш-Бернарду и Дэвид ехали верхом рядом друг с другом, возвращаясь с вырубок Агва-Изе по дороге, которая вилась вдоль берега и позволяла не терять из вида океан, что находился от них по правую руку. Стояло лето, солнце в это время садилось за горизонт значительно позже, и день был просто великолепный. Дорога от плантаций до города была недлинной, и они двигались шагом, не спеша вернуться домой, наслаждаясь теми редкими мгновениями, когда пейзаж, а с ним и сама жизнь становились мягче и душевнее. Луиш-Бернарду вспомнил про письмо Жуана, полученное накануне, где тот сообщал о своем предстоящем приезде. Он сел на корабль уже четыре дня назад и через неделю должен был быть здесь, на Сан-Томе. Луиш-Бернарду ощущал настоящую эйфорию от того, что скоро встретит своего друга, сможет, наконец, отложить в сторону свою ежедневную писанину и ему будет теперь с кем разделить, хотя бы на некоторое время, этот дом, трапезу и вечера на террасе. Вопрос Дэвида заставил его пробудиться от этих мыслей:

— Скажите, Луиш, могу ли я попросить вас откровенно ответить на мой вопрос?

— Думаю, да. Не вижу причин отказать вам.

— Что вы думаете о неграх на вырубках?

— Что я думаю? В каком смысле?

— В человеческом смысле.

— В человеческом… все то, что вы и сами видели: труд там тяжелый, жесткий, почти нечеловеческий, который ни вы, ни я не вынесли бы. Однако чего еще можно было бы ожидать в Африке — да и не только в Африке, я думаю? В Индии вы, вероятно, видели нечто похожее или даже хуже.

— Конечно, видел, Луиш. Но вопрос, прямой вопрос, который я хотел бы задать вам — заметьте, не как губернатору, а как человеку — заключается в следующем: рабский это труд или нет?

Луиш-Бернарду украдкой взглянул на собеседника: был ли это вопрос друга или же английского консула?

— Дэвид, я обращаюсь к фактам и к юридической стороне вопроса: они здесь по трудовому договору, им платят, и они могут уехать отсюда по истечении срока договора.

— И сколько из них уезжает? Сколько, например, уехало в прошлом году?

Вечный вопрос, который Луиш-Бернарду уже не раз задавал и себе, и попечителю.

— Говоря откровенно, Дэвид, скажу, что уехали очень немногие. Не знаю, сколько точно, но немного…

— Ни одного…

— Я не помню точных цифр, Дэвид.

— Ну ладно, Луиш, признайтесь же, как друг: не уехал ни один. Потому что они, конечно, могут уехать, но только на бумаге. И вы прекрасно это знаете…

— Дэвид, закон о репатриации вышел совсем недавно, как вы знаете. Всего лишь в 1908-м. Примерно через полтора года закончатся заключенные при нем первые контракты, и тогда и только тогда мы и сможем судить.

— И что же вы сделаете, когда убедитесь, что ничего не изменилось?

— Я не уверен, что все будет именно так. Вы ведь только предполагаете. Но я могу ответить вам, гипотетически: как только я увижу, что число работников, вернувшихся в Анголу или туда, откуда они приехали, не изменилось, по сравнению с прошлыми годами, я лично займусь расследованием причин этого. Коли понадобится, я буду говорить с каждым, кто продлил контракт, чтобы понять, сделал ли он это сознательно и по своей собственной воле. И если вдруг обнаружу, что они были обмануты, я приму соответствующие меры. И хотел бы, чтобы вы в этом не сомневались.

К тому моменту они уже поднялись на возвышенность, с которой был виден весь город, окруженный заливом. Уже начинало темнеть, но Дэвид заметил, что лицо Луиша-Бернарду помрачнело, и весь он вдруг стал каким-то, даже не одиноким, а брошенным. Дэвид находился здесь, расплачиваясь за долг чести, отбывая наказание, а ради чего здесь был Луиш-Бернарду? Ради долга, по велению чести, из-за собственного упрямства или нуждаясь в искуплении каких-то своих грехов? Дэвид выполнял простую задачу: наблюдать, делать выводы и доложить о том, что видел. Надо было лишь оставаться честным, большего от него не требовалось. Луишу-Бернарду было гораздо сложнее, ему предстояло изменить положение вещей, уже ставшее местными традициями и обычаями, развернуть ход мыслей чужих, не понимавших, зачем он здесь, людей. И все это для того, чтобы он, Дэвид, хотя бы заронил в своей голове сомнения о том, что, может быть, выводы его еще не столь определенны и не окончательны, что, в свою очередь, позволит Сан-Томе и Принсипи выиграть немного времени. Если же все эти расчеты лопнут, — а это вполне можно предвидеть, — тогда все то, что привело Луиша-Бернарду на эти острова, потеряет всякий смысл. Останутся только потерянные годы, больше ничего. И он, Дэвид, не может обещать, что, в случае чего, подыграет ему: это каждый из них прекрасно понимает. Он может только пообещать, что верит в его честные намерения.

— Да, Луиш, это я понимаю. И ничего другого от вас не жду. Остается только понять, согласятся ли они на это здесь и в Лиссабоне.

— А если не согласятся, тогда мне будет только легче, не правда ли? — В голосе Луиша-Бернарду прозвучала некоторая грусть. — Сан-Томе мне не нужен. Все это мне ни к чему. И в этом как раз мое преимущество, моя свобода в этой тюрьме.

На секунду Дэвид представил себе отставку Луиша-Бернарду с поста губернатора и то, как он садится на корабль обратно в Лиссабон. Будет только легче… И правда, такая свобода и, может, даже такой соблазн у него есть. Тогда Дэвид представил, что они с Энн остаются одни на этом острове, потом им приходится смириться с той личностью, которую пришлют на замену Луишу-Бернарду — какого-нибудь колониального карьериста, грубого и неприятного на вид, с которым они будут постоянно конфликтовать, а уж об общении и взаимных визитах и говорить не приходится. Прошел всего месяц с их приезда на остров, и Луиш-Бернарду стал для них с Энн настоящим спасательным кругом, островком посреди острова. Он знает, что это чувство, скорее всего, взаимно, но только вот он здесь находится в наказание, конец которого наступит тогда, когда кто-то так решит. Луиш-Бернарду же здесь узник собственной гордости или чувства долга, миссии, которая закончится лишь в тот момент, когда он осознает ее невыполнимой.

Они прибыли к резиденции консула. Энн, услышав топот лошадей, вышла на порог встретить их. В руке она держала газовый фонарь, на ней было темно-розовое платье с глубоким декольте. На загорелой коже виднелись мелкие капельки пота, проступившего от высокой влажности. Улыбнувшись, она поприветствовала Луиша-Бернарду: