Мигел Соуза Тавареш - Экватор

Острова — место одиночества, и это проявляется особенно ярко, когда приехавшие сюда ненадолго — уезжают, а на берегу с ними прощаются те, кто здесь остается. Последним расставаться всегда труднее, а в условиях острова разница между одними и другими является абсолютной, словно речь идет о разных человеческих видах — островных жителях и тех, кто приезжает и уезжает.

На Сан-Томе и Принсипи, куда причаливали два корабля в месяц, из Португалии и из Анголы, и где не было пристани, а пассажиры и груз доставлялись шлюпками к стоящему на якоре судну, прощания и расставания всегда проходили излишне эмоционально. Над пляжем и над всем городом, даже после того, как отплывавший от острова корабль наконец скрывался за горизонтом, еще какое-то время нависала атмосфера угнетенности и отчаяния. Подплывая к острову, уже обогнув мыс, открывавший путь к заливу Аны Шавеш, корабли издавали пронзительный гудок, как бы созывая весь город к пляжу. Однако, как правило, их замечали еще гораздо раньше и издалека, с лесных вырубок высоко в горах, откуда потом эта новость, передаваясь из уст в уста, стремительно достигала города. Все спешно продвигались к берегу. Не только те немногие, кто ожидал приезда родных или друзей, прибытия товара или груза, но и просто толпы мальчишек, домохозяек, не занятых работой чиновников, делавших вид, что им это нужно по делу, и просто зевак, привыкших с любопытством, молча и смиренно наблюдать, как кто-то приезжает или уезжает с острова.

Корабль из Лиссабона всегда привозил с собой кучу «новинок» — модную одежду, сельскохозяйственные орудия, лекарства от каких-нибудь странных, порой, неизвестных здесь болезней, а также различные, в том числе модные журналы, содержавшие для Сан-Томе частичку внешнего мира, того, что уже вечером будет горячо обсуждаться в каждом доме, а завтра появится в местных магазинах. Вместе с товарами прибывали и столичные жители, отмеченные печатью «светскости» и чуть снисходительным взглядом на встречающих. Они сходили на берег и продвигались вперед по проходу, который стыдливо раскрывала перед ними любопытствующая толпа людей, чувствовавших себя в тот момент еще бо́льшими изгоями, чем обычно. Обратно, в Лиссабон, корабль увозил с собой хозяев плантаций, приехавших на гравану для праздного времяпрепровождения между пляжем и своим Большим домом, с сулящими прибыль пьянящими ароматами разложенного на лотках какао. Туда же, в столицу отправлялись и отслужившие свой срок чиновники или военные. Им не терпелось поскорее оказаться в открытом море, с палубой под ногами, чтобы попутный ветер как можно быстрее доставил их в гавань Тежу. Сан-Томе покидали и деловые люди, находившиеся здесь проездом и воспринимавшие каждый день на острове как кошмар. Провожавшие же, все равно, чувствовали себя несравнимо хуже. Смирившись с происходящим, опустив головы и нервно комкая в руках носовые платки, они старались сдерживать наполнявшие глаза слезы, дабы никто из посторонних не обвинил их в том, что они открыто плачут посреди бела дня. Люди на берегу тихо и молча наблюдали, как заканчивается посадка в шлюпки, как загружается прибывший в последний момент груз, как огромный тяжелый корабль запускает паровые котлы. Корабль с прощальным скрежетом поднимал якорь и затем медленно трогался с места, постепенно набирая ход, будто торопясь удалиться от провожающих. Чуть позже, по заведенной традиции, он возвещал гудком о прохождении мыса и, наконец, прощался с заливом и теми, кто все это время наблюдал за его маневрированием и тайно надеялся, что по какой-то абсурдной причине капитан вдруг передумает, совершит полный разворот и вернется назад.

Луиш-Бернарду редко появлялся на этих церемониях. Иногда, по долгу службы, он был вынужден встречать здесь, например, какого-нибудь высокопоставленного чиновника из правительства Анголы или из лиссабонского министерства. В других случаях он терпеть не мог присутствовать на встречах или проводах. Однако проститься с Жуаном, в день его отплытия в Лиссабон, он приехал. Они крепко и как-то неловко обняли друг друга. Луиш-Бернарду, утопая сапогами в пляжном песке, чувствовал, что с отъездом друга из его груди вырывают кусок его самого. Жуан разомкнул дружеские объятия, погрузился в лодку и начал медленно отплывать от берега в сторону корабля, ощущая тяжелые угрызения совести и будучи уверенным, что он совершает предательство, оставляя друга вот так, без объяснений. Увидит ли он его снова? Если да, то в каком состоянии и при каких обстоятельствах?

Когда корабль отдал швартовые и взял курс в открытое море, Луиш-Бернарду не стал ждать традиционного прощального гудка. Он развернулся и направился к ожидавшей его карете. На полпути он почувствовал чью-то руку и как бы невзначай прильнувшее к нему тело.

— Снова один, Луиш?

Это была Энн. Он видел ее мельком, в самом начале посадки в шлюпки. Она приехала с Дэвидом, они попрощались с Жуаном сразу, как только они с Луишем-Бернарду высадились из кареты. Но потом, в образовавшейся суматохе он их больше не видел и предположил, что супруги вернулись домой, отдав дань уважения и симпатии его другу. Но нет, она, оказывается, оставалась здесь. Быстро осмотревшись вокруг, Луиш-Бернарду не заметил поблизости Дэвида и решил воспользоваться его отсутствием:

— Кто-то сказал мне на днях, что, если это будет зависеть от него, я никогда не останусь один…

Произнеся эти слова, он замолчал, и ему показалось, что море, потемневшее под заходящим солнцем, вдруг отразилось в ее глазах, приобретших чуть грустный темно-синий оттенок. Однако голос ее был таким же страстным, обволакивающим, каким он его вспоминал все дни, пока ее не было рядом:

— Луиш, есть одна, всего одна вещь, которую вам стоит знать обо мне и в которую вам стоит поверить: я никогда не обманываю и не притворяюсь, а также не забываю то, что говорю, даже если мне легко оправдаться теми или иными обстоятельствами и причинами. Всё в ваших руках, Луиш. Посмотрите на меня: сейчас мы с вами на пляже, на виду у всех. Мы ведь не на террасе вашего дома, в полнолуние, после полбутылки вина и пары рюмок порто: всё в ваши руках. Решение за вами.

Энн отошла в сторону, будто бы ничего особенного не сказала. Оказалось, что и Дэвид всё это время находился где-то неподалеку. Она подошла к мужу и привычно взяла его под руку. Дэвид попрощался с губернатором через плечо, кивком головы, и они направились к своей карете. «Они как из воды или из-под земли вырастают!» — подумал про себя Луиш-Бернарду. Сев в карету, он тоже отправился домой, куда приехал злой, как собака, отказался от ужина и отпустил на весь вечер Себаштьяна. Затем он сел на террасе с зажженной свечой, прикурил от нее и просидел там до глубокой ночи, прикончив полбутылки коньяка. От ступора и какой-то тревожной пустоты, в которой он пребывал все это время, его пробудила пролетевшая мимо летучая мышь. Тогда он встал и, слегка покачиваясь, отправился в спальню, освещая себе дорогу свечой и ощущая присутствие Себаштьяна, который следил за ним через дверь, опасаясь, как бы он ни устроил пожар. Себаштьян стоял, прислушиваясь к происходящему и тогда, когда Луиш-Бернарду вышел из туалета и почти бесшумно рухнул в постель, в одежде, как был, продолжая страдать от боли, которая так и не оставила его.