Григорий Диков - Пастух

Плыть пришлось с полверсты. Через некоторое время остров приблизился, и Нил уже различал низко склонившиеся к воде ветлы и камыши, которыми густо заросло мелководье. Между камышами к берегу острова вел узкий извилистый проход.

Наконец ноги Нила коснулись дна, и он побрел, раздвигая руками камыши. Вышел из воды и сел на берегу. Отдохнув немного, поднялся Нил и направился в глубь острова; однако очень скоро заросли ивняка и ольхи стали совершенно непроходимы, и он повернул назад. Когда вернулся на то место, где, как ему казалось, вышел на берег, прохода уже не было видно: перед ним стояла сплошная стена высоких камышей, а сверху, звеня, вились тучи комаров.

Нил стал беспокойно озираться по сторонам, припоминая, где же вышел на берег. Бросился назад в воду и попробовал найти путь к реке наугад. Вот вроде стало глубже, и камыши поредели, — но нет, не проход это, а просто глубокая яма, а за ней снова густая стена камышей. Вот слева что-то блеснуло — нет, снова не то, не река, а окно воды. Так и бродил он, не находя пути, — может, полчаса, а может и больше. Руки изрезаны осокой, комары кусают лицо и шею, все тело зудит, ноги дрожат и дышать тяжко. Выбрался наконец Нил обратно на берег и повалился на сухой песок — все лучше, чем среди камышей блуждать, силы тратить.

Лежит на песке и смотрит на непроходимые заросли, думает, как бы найти дорогу и куда подевался проход. Вдруг камыши перед ним зашевелились, как живые, и расступились, будто кто-то их руками раздвинул. Наконец Волга показалась. Только теперь того берега не видно, будто вода разлилась и затопила все вокруг, насколько глазу видно. Один только островок остался. А солнце низко-низко над водой висит, красным шаром, и все вокруг розовое сделалось — и небо, и облака, и вода.

Все шире расступаются камыши, освобождают место для воды. А на водной глади, из черной глубины, прорастают кувшинки да лилии. Прямо на глазах поднимаются на толстых стеблях со дна и раскрываются — одна, другая, третья. «Что за чудо! — думает Нил. — Ведь солнце на закат идет, скоро ночь, а они раскрываются, будто утро!»

Вдруг видит он, как из глубины что-то большое и белое быстро-быстро вверх идет, все в серебряных пузырьках. Это лилия-царица со дна поднимается — огромная, величиной, наверное, с лодку. Как на поверхности оказалась — стала распускаться. Разошлись в стороны нежные лепестки, и увидел Нил, что внутри цветка сидит красивая молодая женщина. Вся нагая, укрыта лишь длинными распущенными черными волосами, и глаза у нее закрыты, будто у спящей, а на голове корона из зеленых речных стрекоз с красными глазами.

Нил вперед подался, чтобы лучше такое чудо рассмотреть, да сухая веточка под его ногой хрустнула. Стрекозы на короне ожили и взлетели, стали кружиться в теплом воздухе, крыльями блестеть и звенеть тонким звоном, будто серебряные колокольчики. Вздрогнула женщина, открыла огромные зеленые глаза и посмотрела на Нила. Тот узнал ее и ахнул: «Катерина Львовна, ты ли?!» А она ничего не отвечает, только кивнула слегка и улыбнулась. Потом медленно встала во весь рост и руку к нему протянула — иди, мол, ко мне! А на второй руке у нее дите сидит, годовалый младенец, и тоже ручки к нему тянет.

Вскочил Нил и не знает, что ему делать. И хочется к ней бежать в воду, и боязно.

Тут перед ним, в последних лучах закатного солнца, что-то блеснуло в осоке. Присмотрелся Нил — а это крестик серебряный, на суровой нитке. Бросился он на колени, схватил крестик, да тот с нитки соскользнул и в песке снова затерялся. Видать, нитка порванная была.

Нил руками в песке шарит, хочет крестик найти. Голову поднял — глядь, а лилия-царица уже далеко от берега отплыла, точно ее ветром сносит. Стоит на этой лилии нагая Катерина Львовна и молча рукой его к себе подзывает, только теперь без улыбки, а с тревогой на лице. Бросил Нил крестик искать, разбежался по берегу и прыгнул в воду. Плывет вслед за лилией, да так трудно ему, будто не в воде плывет, а в меду. Руки-ноги его не держат, вниз вязкая жижа засасывает. Хочет крикнуть: «Катерина Львовна постой!» — а слова наружу не идут, в горле застревают. Стал Нил тонуть, барахтается, кричит уже под водой, а вместо крика изо рта идут у него зеленые пузыри и вверх поднимаются, а Катерина Львовна уплывает на чудесной лилии все дальше.

Тут Нил с кровати упал и проснулся. Видит — снова он в своей комнате, ветер занавески колышет, и солнце уже почти закатилось. Видать, сон ему такой приснился, с перепою-то. Умылся Нил холодной водой, простокваши из погреба выпил и сел бумаги писать. А Филимошке сказал тем временем вещи собрать в дорогу, в ящики уложить, и лошадей в коляску запрячь.

Как ночь спустилась и луна взошла, Нил письма дописал, запечатал и на столе оставил. Забрал деньги, которые в доме были, запер комнату на ключ и во двор спустился. Подходит к коляске, на приступочку залез и внутрь глянул, чтобы проверить, все ли готово для долгого путешествия. А там брат, белобрысый келарь! Сидит и зло так из темноты глазами зыркает.

— Куда направляешься на ночь глядя?

Нил по сторонам оглянулся — нету ли кого, не слышит ли кто. И шепотом брату отвечает:

— Сон мне приснился только что, про Катерину Львовну. Будто она меня к себе кличет. Хочешь верь, хочешь нет — а я точно знаю, что ей без меня худо. Вот тебе ключ — иди в мою комнату и на столе письма возьми. Там распоряжения на ближайшее время. А я пока в Высоцкое съезжу, за три недели обернусь. Хоть украдкой, да посмотрю — что у нее за жизнь. Может, она в болезни или в нужде, или кто ее обижает…

Не успел договорить, а брат ему в ответ:

— Дурак! Ему баба приснилась, он и побежал! Ты ж днем спать лег, да в жару, да с перепою. Вчера небось опять к цыганам ездил? Тут и не такое привидится. Да и сам подумай, как тебе в Высоцкое ехать, тебя же сразу узнают. Или ты Ефимом Селивестровым представишься, как в пашпорте? Дескать, вот он я — воскресе из мертвых, аки Лазарь?

Нил обиделся:

— Не твоего монашеского ума дело, что-нибудь придумаю. Про меня уже все в Торбееве позабыли, авось не узнают… И лет уже сколько прошло.

Сказал так и крикнул, чтобы от брата избавиться поскорее:

— Филимошка, черт, давай ящики неси скорей, едем!

Тут брат белобрысый из коляски выпрыгнул — резво так, не по сану. Подскочил к Нилу и руками ему в горло вцепился. Нил хрипит, силится руки от горла отнять, да брат его не отпускает и шипит в ухо:

— И думать забудь! Уедешь — тебя быстро от строительства отодвинут, и меня с тобой. Пока дело не кончено, ты никуда отлучаться не должен. А тем паче в наши края возвращаться — схватят тебя, дурака и спасать будет уже некому. Думаешь, тебя там позабыли? А ты их позабыл? Всех ведь помнишь, всех обидчиков поименно. И они тебя тоже помнят; как объявишься в деревне — сразу донесут, и прямая тебе дорога в Сибирь. Понял?