Курт Воннегут - Фокус-покус

Когда эти вышколенные вояки выбрались на берег, они открыли стрельбу. Но они берегли заряды. Раздавалось «бах!», а потом на несколько минут наступала тишина, до тех пор, пока не появлялась новая цель – может быть, непроспавшийся житель выползал на крыльцо или выглядывал из окна, – и тогда раздавалось «бах!» или 2 или 3 «бах!» подряд, и снова становилось тихо. Беглые рецидивисты, или, как они сами вскоре себя назвали Борцы за Свободу, считали, и не без оснований, что во многих, если не во всех домах хранилось огнестрельное оружие, владельцы которого только и мечтают пустить его в ход, стреляя на поражение, – такая уж обстановка тогда сложилась. У Борцов за Свободу просто не было выбора. Я бы и сам поступил точно так же на их месте.

«Бах!» И еще одна человеческая фигурка дернется и свалится навзничь, как профессиональный актер на ТВ.

Самая оживленная перестрелка, как я определил на расстоянии, завязалась на стоянке кафе «Черный Кот», где проститутки парковали свои фургончики. Мужчины, посещавшие фургончики в столь поздний час, прихватывали с собой, на всякий случай, револьверы. Лучше перестараться, чем недостараться.

А потом по доносившимся до меня отдельным выстрелам я понял, что Борцы за Свободу начали подниматься на высоту, где стоит наш колледж. Он всегда был залит светом по ночам, чтобы отпугнуть всех, кто хотел устроить какую-нибудь пакость. Таркингтон, раскинувшийся на том берегу озера, казался мне в ту ночь похожим на сверкающий Изумрудный Город, или на Град Божий, или на Камелот 20.

Сами понимаете, что я в ту ночь уже не спал. Я без конца прислушивался – не донесется ли до меня вой сирен, треск вертолетных винтов, рокот бронетранспортеров, возвещающий о том, что силы закона и порядка вскоре подавят вспышку насилия еще более жестоким насилием. На рассвете в долине стояла привычная тишина, а красный огонек на водонапорной башне, венчавшей Мушкет-гору, все так же, как ни в чем не бывало, подмигивал: раз-два, раз-два…

Я пошел в соседний дом, к Начальнику. Я разбудил его 3 слуг. Когда Начальник помчался вверх по склону холма на своем «Изуцу», они опять легли спать. Они были старые, совсем старые люди, и их приговорили к пожизненному заключению в тюрьме без надежды на помилование, еще в те времена, когда я бегал мальчишкой в Мидленд Сити. Я, наверно, еще не умел читать и писать, когда они погубили несколько жизней, или их в этом обвинили, а потом, в наказание, обрекли на жизнь, которая не стоила того, чтобы за нее цепляться.

Чтоб неповадно было.

Но их по крайней мере не посадили на великое изобретение дантиста – на электрический стул.

«Пока есть жизнь – есть и надежда». Так утверждает Джон Гэй в Библии Атеиста. Какой неистребимый оптимизм!

Этих 3 убогих старичков за много десятков лет никто не навестил, даже по телефону не позвонил. От такой жизни они как-то не соображали, что им самим хотелось бы сделать, и были рады и счастливы, когда ими кто-то помыкал. Желания других людей были для них вроде пересадки мозгов. Они прямо на глазах оживали, приободрялись.

Я первым делом заставил их выпить побольше черного кофе. А так как я беспокоился за Начальника, они тоже мне подыгрывали, волновались. Без меня они о нем бы и не вспомнили. Я им не сказал, что заключенные сбежали из тюрьмы и Сципион захвачен преступниками. Для них это были бы пустые слова, как очередной треп по телевидению. Им было положено оставаться там, куда их поместили, независимо от того, что творилось в реальном мире.

Эти 3 были, как это называется у психологов, «ориентированы на других».

Я отвел их в свой дом и приказал поддерживать огонь в камине и кормить Маргарет и Милдред, когда те проголодаются. Консервов у нас было вдоволь. О скоропортящихся продуктах в холодильнике беспокоиться не приходилось: в кухне уже стояла жуткая холодина. Кухонная плита, однако, работала на баллонах со сжатым пропаном, и у нас был месячный запас этого чуда научной фантастики.

Вообразите: сжатая энергетика!

Маргарет и Милдред, слава Богу, относились к тюремным зомби с полным безразличием, как и ко мне. Не то чтобы хорошо, но в общем и не плохо. Так что все опять пришло в норму. Я гарантировал им систему жизнеобеспечения на тот случай, если я буду отсутствовать несколько дней или буду ранен или убит.

Я не боялся, что меня ранят или убьют – разве что по ошибке. Обе воюющие стороны в Сципионе будут считать меня мирным и безобидным существом: Белые – благодаря моей условно-опознавательной окраске, а Черные – потому, что они меня знали и любили.

Фигуры были расставлены. Они были Белые и Черные.

А все Желтые разбежались.

Я надеялся, что мне удастся улизнуть из дому, пока Маргарет и Милдред крепко спят. Но когда я проходил мимо своей лодки, спускаясь к озеру, одно окно наверху распахнулось. Я увидел свою бедную старую жену, помешанную, похожую на огородное пугало. Я думаю, она почуяла, что творится нечто необычайное и важное. Иначе она не впустила бы в свою комнату холод и дневной свет. Мало того: ее голос, который много лет терзал уши, как хриплая рыночная брань, вдруг стал нежным, ласковым, точь-в-точь как во время нашего медового месяца. И она окликнула меня по имени. Этого она уже давно, давно не делала. Я был сбит с толку.

– Джин… – сказала она. Мне пришлось остановиться.

– Что, Маргарет? – сказал я.

– Куда ты, Джин? – сказала она.

– Да так, прогуляться, подышать свежим воздухом, Маргарет, – сказал я.

– Идешь на свидание к женщине, да? – сказала она.

– Нет, Маргарет. Честное слово! – сказал я.

– Ничего, ничего, я понимаю, – сказала она.

У меня просто сердце зашлось! Меня сразила острая жалость, и этот дивный голос, который я почти позабыл, и юная Маргарет в обличье старой ведьмы! И я крикнул ей, от всего сердца:

– О, Маргарет, я тебя люблю, я тебя люблю!

Это были последние слова, которые она от меня услышала в этой жизни, потому что мне не суждено было возвратиться.

Она не ответила. Она закрыла окно и спустила глухую черную штору.

Больше я ее не видел.

После того как тот берег озера был освобожден 82-й воздушно-десантной дивизией, ее вместе с матерью посадили в стальную коробку в кузове одного из тюремных грузовиков и отвезли в приют для умалишенных, в Батавии. Им там будет хорошо, пока они вместе. А может, им будет хорошо и друг без друга. Этого нам не узнать, пока кто-нибудь или что-нибудь не поставит специальный эксперимент.

С того утра я не бывал на той стороне озера, и, вполне возможно, больше туда не попаду, хотя до того берега рукой подать. Так что мне вряд ли удастся узнать, куда девался мой старый солдатский сундучок, гроб, в котором лежит солдат, каким я когда-то был, и мой драгоценный, редчайший экземпляр журнала «Черный поясок».