Леонид Гартунг - Пoрог

Проснулась рано. В окна светил утренний снег…

Когда мне совсем плохо, я ухожу вечерами в школу. Часов до десяти в своем кабинете работает Хмелев. Потом я остаюсь одна.

По пустым классам вышагивает Тимофей Иванович — тигристый кот, большой, тяжелый. Ходит по-хозяйски. На зов не реагирует. Серьезен и деловит. Если дверь открыта, он останавливается на пороге, хмурый и подозрительный. Взглянет строго и идет дальше.

Я работаю и никто мне не мешает, а когда устану, гашу свет и включаю приемник. В темноте мерцает зеленый глаз индикаторной лампочки. Неторопливо роюсь в коротких волнах. Писки, рыдания, мелодии танцев. Словно иду по коридору, где все двери открыты и из каждой несется свое. Нахожу что-нибудь хорошее, забираюсь на диван и слушаю.

Но сколько ни сиди в школе, домой идти надо.

Фрося… Все время Фрося. И когда мы гасим свет и Борис лежит в большой комнате, а я в своей, мне слышно, как она приходит и говорит с ним. Я слышу ее голос. Лучше бы я не ездила к ней.

Ночи длинные, и о чем только не передумаешь. Я думаю сперва о ней и о Борисе, затем почти всегда о матери, о детстве, о родной деревне.

А сегодня ночью я проснулась оттого, что Борис присел рядом и взял меня за руку. Он сказал:

— Я так не могу.

— А я по-другому не могу, — ответила я.

— Выдумываешь ты все. Чего ты от меня хочешь?

— Чтобы ты ушел в свою комнату.

— Цену себе набиваешь?

— Борис, уйди! — крикнула я.

Утром Бориса не было дома. Я собрала свои вещи и пришла к Райке.

— Ты с ума сошла, — сказала Райка, заплакала и обняла меня.

Сегодня в школе день дуэлей. Мальчишки посмотрели «Гамлета» и вооружились шпагами. Учителя отбирают шпаги, несут в учительскую. Здесь уже целый арсенал. И все-таки и во дворе, и в коридорах, и на лестницах то и дело вспыхивают жестокие схватки.

Когда Тоня приходит на геометрию в восьмой, то застает такую сцену: Генка со шпагой в руке вскочил на учительский стол и отбивается сразу от троих. Правая рука его в крови. Волосы сбились на глаза. Шпага у него металлическая, острая, поэтому его противники, размахивая своими деревянными, держатся на почтительном расстоянии. Заметив Тоню, они стремглав мчатся к своим партам. Генка испускает торжествующий вопль:

— Горацио, они бегут!

В пылу сражения ему кажется, что это он обратил их в такое стремительное бегство.

Тоня стоит в дверях и ждет. Класс уже на ногах и притих. Генка замечает это последним. Он спрыгивает со стола, бежит на свое место, торопливо сует шпагу под парту.

— Зарепкин, — говорит Тоня, — вытри стол.

Генка некоторое время колеблется — послушаться или нет. Затем идет к учительскому столу и смахивает рукавом следы пыльных подошв.

Тоня раскрывает классный журнал.

— Копылов, к доске.

Митя шагает через класс, стуча грубыми рабочими ботинками. Лицо его еще горит возбуждением рукопашной схватки.

— Докажи обратную теорему о свойствах вписанного четырехугольника.

Митя берет мел, внимательно рассматривает его, как будто в нем есть что-то замечательное.

— А может, прямую?

— Нет, обратную.

Митя озадачен. Прямую теорему он еще с грехом пополам доказал бы.

— Сформулируй теорему.

Легко сказать! Вчера с Генкой они смотрели три сеанса подряд: один детский и два взрослых. А утром, до школы, в кузнице мастерили шпаги. Шпаги вышли на славу.

Копейка шепчет, вытягивая губы трубкой:

— Если в четырехугольнике…

Ага, вспомнил!.. Митя кивает ей, все, мол, в порядке и, набрав воздуху, выпаливает:

— Если в четырехугольнике сумма двух противоположных углов равна ста восьмидесяти градусам, то во всякий треугольник можно вписать окружность.

— Винегрет, — говорит Тоня.

Митя удивлен. Ребята хохочут.

— Ничего смешного, — хмурится Тоня и выводит против фамилии Мити большую жирную двойку.

— Тухватуллина!

Копейка формулировку знает, но доказательства не учила.

— Почему? — спрашивает Тоня. — Тоже кино?

Копейка молча кивает.

— Садись, два. К доске Зарепкин.

Зарепкин лениво приподнимается из-за парты:

— Не учил.

Это еще двойка. Затем еще и еще. Неужели так-таки никто и не учил?

Тянет руку один Мамылин — он-то не был в кино. И не тянет, а поставил руку на локоть, и она торчит, как неживая.

Тоня скользит по фиолетовому столбику фамилий.

— Батурина!

Вся надежда на Веру. Если эта ответит, то опрос можно прекратить и поток двоек кончится.

В классе тихо. Все с жадностью впились в учебники. Вера останавливается около учительского стола и пытается припомнить то, что только сейчас прочла.

— Если в четырехугольнике сумма двух противоположных углов равна двум де… Двум де… Если в четырехугольнике сумма двух… сумма двух…

— Буксовочка, — флегматично замечает Генка.

Вера знает, что сейчас получит двойку, но не расстраивается. Какие это пустяки по сравнению с тем, что произошло в Эльсиноре. Ей даже не обидно, что учительница сердится. Вера на ее месте тоже бы сердилась, а Антонина Петровна на Верином месте тоже все бросила бы и пошла в кино. А после кино кому же захочется готовить уроки?!

— Тебе-то что помешало?

— Принц датский, — доносится с задней парты.

Опять смех. Тоне он кажется дурацким. Она не замечает, что в классе наступил тот перелом, когда никому уже ничего не страшно, а только смешно. Нужно бы и самой засмеяться. Давно пора, но сегодня она не может.

Она захлопывает классный журнал.

— Бездельники!

Берет линейку, циркуль и идет из класса. Этого никто не ожидал. Антонина Петровна — такая тихая и вдруг! Первым приходит в себя Генка. Он выскакивает со шпагой к доске и кричит:

— Горацио! Ко мне!

Около него немедленно оказывается Митя.

— Занимай оборону!

В это время Тоня входит в учительскую. Перед Хмелевым пачка сигарет. Тоня протягивает к ней руку.

— Можно?

Хмелев невозмутим.

— Берите.

«Черт меня дернул пойти в педагогический», — думает Тоня.

Большие настенные часы бьют четыре.

— До звонка еще далеко, — говорит Хмелев. — Я пойду в класс.

— Не надо.

Тоня взяла себя в руки. Она комкает в пепельнице недокуренную дымящуюся сигарету. Перед самой дверью восьмого она приостанавливается. Вся сжимается и напружинивается, как будто собираясь нырнуть с вышки. Берется за большую холодную ручку. Тянет ее к себе. Дверь не поддается. Она заперта изнутри. Тоня дергает ручку. Из-за двери слышится:

— Мя… у…

Это «мяу» сильно стилизовано, но все же можно узнать голос Зарепкина.

Тоня стучит в дверь.

— Откройте!

Из-за двери:

— Гав-гав!

Затем целый концерт звериных голосов. И хохот. Отвратительный обезьяний хохот. Подходит Хмелев. Прислушивается. Тоня хочет постучать еще раз. Он ее останавливает. Дожидается, когда шум утихает, и говорит громко: