Николай Байтов - Зверь дышит

Она прошла, как каравелла по зелёным волнам. Если молодой человек не обращает на себя внимания, это не значит, что он там есть или его там нет. Гармоний сфер течёт волна. Полная червонцев и рублей. Самая нелепая ошибка — то, что ты их тратишь на блядей. Наконец, подстрадавшись и подлизавшись, он заводит осторожный разговор про выходные — о возможности приехать. Все женщины одинаковы, сэр, потому что они все непроницаемы.

Тебя и меня в разных направлениях. Почему в разных? Иногда в одном. Странно, что в такие минуты мне не становится легче. И в остановках при движении. Ни полнамёка на сближение. Ни поворота головы. Пишу на ощупь. Меня трудно представить ночью в этом состоянии. И ты, безусловно, меня таким не видела. И слава богу. И не увидишь. Не верти головой.

Когда открыта одна створка окна, там всё чисто. Ночь, смоченная лёгким дождём. Я сел на сером клёне в атласный интервал. А другая — рядом — створка мутная, с отражениями. Там и ты слегка отражаешься, в белой майке. Стоишь, куришь. Малыми глотками. Но попробуй расфокусировать взгляд так, чтобы эти тёмные прямоугольники совместились и интервал исчез. Это не просто сделать, но всё же возможно. Вот наша задача, я думаю. А мы вместо этого в какой-то неприличной панике увеличиваем фокусировку — чтобы нам наконец стало дурно от запаха слов, словно от мёртвых пчёл в улье опустелом.

[Лес окосел]. В этом году раз в неделю появляется месячное море. По усам текло, а в рот не попало. То есть наоборот: пил пива литр, отлил — a little. Удалось заглянуть вперёд. Только оттудова бьющий свет. Или продолжать трахаться, выглядывая из полуотворённой дверки каюты… Всё это крайне полезно, но производит впечатление неопасного. Оба, смотрю, приготовились: такие свои бабочки надели на дорожку. Фоти плюс за рамки худые ешби. Все почти разной длины. Как-то всё это странно, наивно, презабавно и пренеизбывно.

Танцуй судьбу свою, мудак. Последний раз он в небо смотрит, а там пасхальная луна. Как раз вчера Надин день рождения, — преподобного Серафима Саровского. Ведь он предсказывал, что среди лета запоют Пасху. У нас с тобой изначально разные точки окончания жизненного пути. В точке выбора подвижника поджидает страхование. — Ну, стало быть, помирать. А зачем проснулся? Поспал бы ещё и пенье дождей послушал. — Твоих маленьких дождей пенье — маленького моего костра шипенье? Не так ли и ты смотришь разными глазами туда-сюда. И, когда совмещаешь изображения, у тебя и получается именно то самое, что так потрясает меня.

Казачий «Андерстэнд», — сказала богемная бабина, торжище страстей. Отгадай с трёх раз, как звали Гандлевского в школе. — Так это когда было! В пятом классе. Я вела у них географию. Если б не мои уроки, он навряд ли бы отличил Ургенч от какого-нибудь, скажем, Джезказгана. Товарняк отправился на Кенгир. Впрочем, один хер. Бойко по карте покажет и Петербург, и Читу. Названия существуют лишь для того, чтобы порождать пререкания. Предоставим их торгашам и сутягам. (Это всё она говорит.) — Если они будут принимать в них одно за другое — тем хуже для них. Приняв такое решение, он перекрестился правой рукой и положился на волю Божию. Хватит водобояться. Умри в рифму.

Самара, Рузаевка. В 15.05 он здесь проходит. Можно выйти на насыпь и помахать.

В рассказе звучит стихотворение Игоря Алексеева.