Леонид Гартунг - Повести и рассказы

Витя берет сосиски руками, обжигается и дует на пальцы. Пока он ест, отец без умолку говорит:

— Ну, где тебя черт носит? Ну, на кого ты похож? Где пуговицы? Пооборвал? А она что? Пришить не может?

Он дернул полы серенького пальто. Стала видна цветная рубашка.

— А это что? Как у клоуна. Тоже мне — сшила, называется. Ты же не маленький — в третий класс перешел.

— В четвертый, папа, — спокойно поправил сын.

Отец наклонился, спросил шепотом:

— А он тебя не обижает? Если что, ты только скажи. Я ему башку проломлю.

— У него ружье, — напомнил сын.

— А мне наплевать, — усмехнулся отец и наклонился еще ближе: — Вить, ты меня любишь?

— Угу, — отвечает сын с набитым ртом.

— Денег хочешь?

— Мне не надо.

— Как это — не надо? Опять она научила? Я знаю — она. На, возьми. Мне для тебя ничего не жалко.

Витя взял трешницу, рассмотрел ее, разгладил пальцами и не спеша спрятал в дыру за подкладку пальто.

— Спасибо, — проговорил он и отодвинул тарелку. — Мне пора…

— А сосиски? Не оставлять же. Давай я тебе их в карман. И мои тоже.

Отец запихал сосиски в карман сыну.

— Ну, иди. Смотри через улицу переходи аккуратно. Жди зеленого…

Сын ушел. И сразу оживление отца пропало. Он сел, подперев голову руками, и задумался, ничего не замечая вокруг.

Я вышел на свежий воздух. Тучи текли над городом, все такие же темные, осенние, но на юге показался проблеск — кусок синего неба и несколько светлых лучей. На аллее парка вздрагивали под ветром дождевые лужи. И тут я еще раз увидел Витю. С ним была худая черная собака. Мальчонка положил сосиски на садовую скамью. Чтобы добраться до них, собаке пришлось встать на задние лапы, а передние положить на сиденье. Так она и ела. Выражение морды было смущенное: что поделаешь, приходится так стоять, коль хозяину пришла в голову такая блажь.

Витя, присев на корточки подле собаки, выбирал из ее шерсти репьи и говорил взрослым голосом:

— И где тебя черти носят? На кого ты похожа? Лапы грязные, в репьях…

Собака жевала медленно, тщательно — должно быть, целлофановая оболочка мешала ей.

Витя притянул ее за ошейник, повернул морду к себе и спросил:

— Пальма, ты меня любишь? Да?

Пальме не хотелось отвечать. Да и зачем произносить вслух то, что само собой разумелось? Она только вильнула мокрым хвостом и снова принялась за сосиски.

Мы столкнулись с Женькой нос к носу. Он проскочил было мимо, но потом замедлил шаг и оглянулся:

— Ванюшка! Ты?

После этого он потряс мне руку и, стараясь казаться серьезным, спросил:

— Кто это тебя разукрасил?

Вид у меня действительно неважнецкий: лоб забинтован, губа распухла, под правым глазом синячище. А главное, обидно, что все как сговорились — спрашивают одно и то же: «Кто разукрасил?»

— Было дело, — ответил я уклончиво. Вроде бы надо рассказать — ведь мы с Женькой друзья с первого класса. А с другой стороны — совестно.

— Может, присядем? — предложил он.

Расположились на лавочке возле моего дома. Вижу — он ждет, прямо сгорает от любопытства. И я решил рассказать:

— Ты знаешь, Валентина приехала, — начал я издалека.

— Ну, — небрежно кивнул Женька.

Впрочем, об этом можно бы и не спрашивать — он ждал ее приезда не меньше, чем я.

— Так вот… — замялся я.

Женька насмешливо взглянул на меня:

— Это что ж — она тебя?

Но мне было не до шуток:

— Нет, не она, но так получилось… Ты знаешь, куда она ходит купаться?

Женька опять кивнул. Еще бы — он да не знал!

— И тебя позвала? — опять съехидничал мой друг.

— Да нет же, ты слушай… Она на этой стороне, где песок, а я на другой — где кувшинки. Я хотел нарвать для нее…

— Понятно.

Я замечал, что настроение моего друга с каждой минутой становится все хуже.

— Что тебе понятно? Она переоделась в тальниках. Вышла на песок и давай читать какую-то книгу, толстую-претолстую. А я на другом берегу — загораю. Потом в воду залез…

Небось, свои «штуки» показывал? — спросил Женька, не глядя на меня.

— Немного. Она почти не смотрела…

«Штуками» Женька называл всякие мои проделки: я и на спине плавал, и нырял по-всякому, и даже на спине неподвижно лежал. А он ничего этого не умел и всегда мне завидовал.

— Не тяни, — вздохнул Женька.

— В общем, искупался я и опять загорать.

— А она в воду?

— Конечно, но не в этом дело. Смотрю, в тальниках мелькает рожа. Угадай, чья?

— Потеряя?

— Точно. Оказывается, он тоже приехал. У него словно чутье.

Ну кто такой Потеряй — все знают. Это Витька Потеряев. Дебил на все сто. Он где-то в городе отирается. Зимой у папы и мамы, а на лето к бабушке в деревню. К парному молочку поближе. Днем с фотоаппаратом шатается, а ночью на мотоцикле гоняет.

— Смотрю. Он в кустах мелькнул и исчез. Я сначала этому никакого значения. Затем вижу, Валентина домой собирается. Берет платье — и в тальник. Вот тут я и хотел со своими кувшинками. Проходит минута или две, и вдруг она выскакивает из кустов как ошпаренная. Уже не в купальнике, а в своем цветастом платье, а вслед за ней вышагивает Потеряй с аппаратом в руках. Понимаю, что между ними что-то произошло, а что именно, до меня не доходит. На всякий случай решаю подплыть ближе. Смотрю, у нее слезы на глазах, а Потеряй довольнешенек и, судя по походке, немного под мухой.

— Как тебе не стыдно? Нахал! Идиот! Кретин!

Она поносит его всячески, а он блаженно ухмыляется, словно в его честь туш исполняют.

И тут только до меня дошло, что именно приключилось и при чем здесь фотоаппарат.

— Нахал и кретин, говоришь? — Потеряй сделал вид, что сильно рассердился.

— Виктор! Прошу тебя — засвети пленку. Зачем она тебе?

Потеряй снова распустил губы:

— Как «зачем»? Что хочу, то и сделаю. К примеру, карточку отпечатаю и в альбом наклею. «Вите от его Вали». А кто мне запретит?

— У тебя ума хватит, — проговорила Валентина, закрывая лицо руками, а Потеряй продолжал:

— Могу и засветить. Хочешь — прямо при тебе!

— Прошу тебя как человека, — открыла лицо Валентина и улыбнулась.

— Вот это другой разговор.

Он о чем-то поразмышлял, затем проговорил, хитро щуря глаза:

— Засвечу… Ей-богу!.. Но давай договоримся — танцевать только со мной. Больше ни с кем. Все лето. Усекла?

Все знают, как Валентина любит потанцевать в клубе и какой рой партнеров вьется вокруг нее. Она оскорбленно вспыхнула:

— С тобой — танцевать?

— Со мной.

— Иди ты знаешь куда?..

Потеряй обнажил свои лошадиные зубы и опять сделал вид, что уходит.

— А что? И уйду. Мне уйти — раз плюнуть. Только потом сама за мной побегаешь. Мое вам с кисточкой.

Кривляясь, он сделал прощальный жест рукой. Дурак, так уж и есть дурак. У него и поговорки какие-то дурацкие — при чем здесь кисточка?