Пилип Липень - Ограбление по-беларуски

Лявон этого не понял.

— Всё очень просто! — Янка сел напротив Лявона. — Вот например сок, который ты пьёшь. Для глаз это не более чем оранжевая жидкость, но для поэта — душа южных плодов, содержащая в себе солнце, и в то же время освежающая влага. Понимаешь? Единство огня солнца и воды земли. Удивительно, правда?

— Пожалуй. Но почему нельзя воспеть оранжевую жидкость как таковую? Как ты оранжева, о жидкость, как текуча! Мельчайшие волокна апельсина содержишь ты в себе, как рот содержит зубы.

На последних словах Янка поморщился.

— Про рот и зубы вышло слишком грубо. Лучше бы сказать: «как ночь содержит звёзды». А потом некоторые свойства ночи и звёзд перенести назад на сок. Это будет немного примитивно, но для начала сойдёт. Мне кажется, ты тоже смог бы писать стихи, в тебе есть чувство.

Так они беседовали, пока в окне не появилось солнце, пустив яркий косой квадрат по скатерти. Лявон вспомнил о времени, о субботе, об уговоре с Рыгором и перестал слушать Янку. «Уже почти три! Как я опоздал… И что теперь делать?»

— Скажи, Янка, если бы ты условился с человеком о встрече, а человек опаздывал, сколько бы ты его прождал?

— Пятнадцать минут, — не задумываясь, ответил Янка, — Ты куда-то опаздываешь?

— Да. Извини, но мне уже пора.

Янка пригласил его заходить почаще, и Лявон обещал. Они прошли по коридору к чёрному ходу, Янка достал из кармана огромную связку ключей и отпер почти незаметную в тени дверь. Лявон пожал ему руку и вышел, оказавшись на аллее студенческого городка, неподалёку от того места, где стоял расписанный им синий ящик на ножке. Не оборачиваясь, он пошёл вперёд, к главным воротам, и остановился только когда услышал за спиной звук закрывающейся двери. Лявону хотелось поразмыслить в неподвижности, но если бы он остановился сразу, Янка мог снова на него напасть с разговорами.

«Сколько бы я ждал на месте Рыгора? — он стоял на краю аллеи, разглядывая траву под ногами. — Ради такого серьёзного дела можно прождать столько, сколько понадобится. Мало ли что может приключиться с человеком. Но Рыгор — не такой. Все люди разные, и равняться на себя глупо. Надо попытаться смоделировать в своём сознании Рыгора и просчитать его возможные шаги. Итак, зная активную натуру Рыгора, можно сказать уверенно, что так долго ждать он не станет. Возможно, он ограбил банк сам? Нет, скорее всего, он не стал этого делать, иначе зачем бы ему вообще понадобился напарник. Но, ограблен банк или не ограблен, Рыгор уже оттуда в любом случае ушёл. Главный вопрос теперь — где его искать? Скорее всего, в бане, ведь по субботам он всегда парится».

К пяти часам Лявон добрался до чижовской бани и расспросил о Рыгоре буфетчика и банщика. Оба без колебаний сказали, что Рыгор сегодня не появлялся. Можно было бы зайти внутрь и убедиться в их словах самому, но вечерняя баня, едва тёплая, грязная и отсыревшая, непреодолимо отталкивала Лявона. Он немного отдохнул в полупустом уже буфете, освежаясь соком и собираясь с мыслями. Следующим по вероятности местом нахождения Рыгора был дом, и Лявон достал из рюкзака его письмо с приглашением, чтобы проверить адрес. «Улица Голодеда. Какое странное название», — думал Лявон, рассматривая конверт и пытаясь проникнуть в скрытое значение слов по твёрдому и неуклюжему почерку Рыгора. Когда подошёл буфетчик, Лявон спросил его об улице Глодеда, и тот махнул рукой в южном направлении:

— Это недалеко. Перейдёшь через мост, потом ещё минут двадцать вдоль парка, и ты на месте.

— А почему такое название — Голодеда?

— Кто его знает! Может, историческая фамилия, а может, они сами придумали.

— Кто они?

— Жители, кто! — буфетчика позвали к стойке, он подмигнул Лявону и отошёл.

Двадцать минут ходьбы — не так уж и далеко. Лявон пошевелил пальцами в туфлях и поморщился: там было влажно и натружено. Не плюнуть ли на всю эту затею? — скользнула малодушная мысль. Но нет! Долг — прежде всего. Собравшись с духом, Лявон поднялся и вышел из бани.

После дождя вечереющий воздух был особенно тих и золотист, с чуть прохладной, приятной влажностью. Налево от бани дорога шла под гору, переходила в мост, а за ним клубился тёмно-зелёный массив парка. Лявон зашагал, представляя, как его пыльные туфли чертят по земле новую, ещё не хоженую траекторию. Мост встретил его гулкими металлическими пластинами под ногами и широким, светлым видом на водохранилище. Лявон замедлился, постоял, вглядываясь в противоположный берег, горизонт и целиком открытые взгляду небесные просторы, но скоро встрепенулся и двинулся дальше. Проходя мимо парка, отграниченного от улицы линией высоких кустов, он видел в просветы их ветвей то спортивных парней, отжимающихся на брусьях, то дедушек с собаками, то бородатых, громко смеющихся мужиков, устраивающих пикники в густых травах под берёзами.

Дойдя до перекрёстка с кинотеатром, Лявон наудачу свернул направо и угадал: дом Рыгора нашёлся неподалёку, в тихом дворе за девятиэтажкой. Возле второго подъезда беседовали два старичка. Он ещё раз достал конверт и проверил номер квартиры; оказалось, что ему нужен как раз второй. Старички не обращали на Лявона никакого внимания, и он замедлил шаг, рассматривая их и прислушиваясь.

Один из старичков, в толстой рубашке в голубую и синюю клетку, с кислым видом слушал, а другой, в сером пиджачке, держал в руках раскрытый толстый том и читал: «…Теперь, когда он рассказывал всё это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, — не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своём маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одарённые способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины».

— Это откуда? — дружелюбно спросил Лявон, воспользовавшись концом предложения. Он чувствовал расположение, и даже умиление по отношению к этим маленьким, худеньким и седовласым людям.

— «Война и мир», — с достоинством отвечал старичок.

Он заложил читаемую страницу указательным пальцем и повернул том коричневой обложкой вверх, как будто Лявон сомневался, что это в самом деле «Война и мир», и мог удостовериться. Старичок в рубашке тоже воспользовался паузой — он фыркнул, взмахнул рукой и победоносно заявил:

— Ну, разве это не чушь? Чушь и сумасбродство! Сексизм и мужской эгоцентризм. Я не удивлюсь, если в следующее главе он спросит, есть ли у женщины душа! — и, чтобы оппонент не успел возразить, он обратился к Лявону: — Вы кого-то ищете, молодой человек?