Пилип Липень - Параметрическая локализация Абсолюта

– Я, сынок, всю жизнь прожил честно, всё, что у меня есть, заработал своими руками, – он торжественно потряс ладонью. – Так вот если бы эти крикуны умели работать, а главное хотели! Тогда бы они не митинговали, а трудились! Ты Жана Жене читал? Маркузе читал? Ну вот! А то ни хрена не делают, только кричать умеют. Обокрали их, видите ли! А у вас есть что красть? Вы же работать не хотите! Нет у вас ничего!

– Ага, ты заработал. Халат и больные ноги! А они себе резиденции строят и на лимузинах жениться ездят!

– Резиденцию не резиденцию, а квартиру построил! И милостыню не прошу ни у кого! А ты вместо того, чтоб завидовать, трудись – и будет тебе лимузин.

О чём с ним говорить! Упёртый, как баран! И Жана Жене ещё зачем-то приплёл. Василий с досадой махнул рукой, так сильно, что кольнуло в плече, и пошёл в свою комнату, за деньгами и рюкзаком.

4. Пособники режима

За свои двадцать пять он повидал много пособников режима, и всех их можно было условно разделить на две группы – активные, как отец, и пассивные, как мать. С пассивными было всё предельно ясно: они трусили, боялись выразить свой протест. Это как в школе, когда на перемене в класс заходят наглые старшеклассники, всего лишь двое-трое, и начинают издеваться. В памяти Василия ярко отпечаталось, как дылды с толстыми коленками заставляли его завязывать им шнурки на ботинках, а он покорно склонялся, вместо того, чтобы позвать на подмогу друзей. Теперь, вспоминая о тех моментах, он наполнялся ненавистью и стыдом за себя – ведь так просто было их победить! Для этого нужно было только перешагнуть через свой страх. Несколько быстрых ударов, смелый крик, гнев и решимость в глазах друзей – тысячу раз он рисовал себе эту картину. Но увы… В школьном прошлом навсегда застряли занозой страх и покорность. Вот так и пассивные пособники. Их давят всё больше и больше, а они терпят и твердят в уме: разве я что-то могу? Меня уничтожат, если я хотя бы пикну. Все молчат, и я помолчу, что я сделаю один? Надо немножко потерпеть, наворуются, наобманываются, наиздеваются и отстанут, а я тихонько проживу. Трусливые твари! Холопы, холуи, быдло. Не верят в себя, не доверяют никому!

Но самая омерзительная разновидность пассивных – это «духовные»! Каждый народ имеет то, что заслуживает; надо начинать улучшение с себя; власть от Бога; кесарю – кесарево. Или «философы»! Несправедливость была и будет всегда, она заложена в природе вещей; зачем бороться, ведь на смену этим придут другие, точно такие же; если бы у тебя оказалась власть, ты вёл бы себя так же; ищи свободу внутри себя; испытания даются для совершенствования; всё – суета пред лицем смерти. Стоики хреновы. С такими Василий даже не мог спорить, ему просто хотелось сжечь взглядом, испепелить этих рабов, оправдывающих свои цепи и даже находящих в них добро и пользу!

Активные, на его взгляд, были сложнее устроены. У пассивных страх лежал на поверхности, а у активных он был загнан так далеко вглубь, что и следов не оставалось – только повышенная температура поверхности выдавала бурлящую в недрах магму. Власть надо любить! Власти надо помогать! Кто против этого – тот бездельник, предатель и преступник! Если всех давят, то на это есть важные причины; если кого-то бьют, то за дело; если кого-то бьют несправедливо, то это ложь и клевета; если несправедливо бьют тебя, то это по ошибке. Откуда это пошло? Со сталинских времён, когда этот образ мыслей вдолбили в головы молотами? Но ведь отец родился позже и не застал? Тогда откуда?

5. Отродясь не был

Сам Василий сызмальства был критично настроен к любым императивам и директивам. Заставить его пить кипячёное молоко или ложиться вовремя спать было невозможно, ни уговорами, ни убеждениями, ни угрозами. Он требовал, чтобы и молоко пили вместе с ним, и укладывались одновременно. Слушался он только отца, да и то лишь в раннем детстве. Отец тогда работал журналистом-обозревателем, разъезжал по областям и городам, дома появлялся редко и представлялся Василию громогласным гигантом, всемогущим полубогом. Каждое его слово было закон! Не ковыряйся в носу. Не стучи. Не кричи. Но потом, когда отец сменил службу на музу и осел редактором в одном из местных поэтических альманахов, героическое быстро измельчало: он сам ковырялся в носу, стучал, кричал и каждую пятницу валялся в колбасу пьяным. И Василий окончательно оставил послушание, уроки не учил, уши не мыл, зубы не чистил. А если отец ругал или бил – объявлял голодовку, и тут уж вступались мама с бабушками, не могли же они потерпеть, чтобы милый Васенька исхудал.

В школе Василий особыми успехами не отличался: почерк у него был маленький и кривой, ручки всё время текли чернилами на рукава, математику он тоскливо не понимал, куда ставить запятые в языках – не угадывал, а историю не переносил за бесконечные даты. Зато, когда дело касалось справедливости, Василий сразу как будто просыпался. Он не раздумывая делился с друзьями чистой тетрадкой или булочкой, даже в ущерб себе. На компромиссы с учителями не шёл никогда, ябед презирал. За исключением старшеклассников, не боялся никого. А один раз взял на себя вину за разгром в школьном туалете, учинённый приятелем Сашкой. Они прятали на высоком сливном баке сигареты, Сашка полез, оступился, и всё с грохотом обрушилось, бак раскололся, лопнула труба, хлынула вода. Мокрый Сашка вставал с карачек, а тут как раз вошёл завуч. На лице Сашки, запуганного родителями отличника, появилось такое отчаяние, такая паника, что Василий, не ожидая вопросов, заявил завучу: это я. Да, я. И что? И ничего, отвели к директору, вызвали родителей, поругали конечно, а что они ещё могут. Сашка сначала не знал, как благодарить, но потом они скоро раздружились, наверное, Сашку тот случай уязвил и унизил.

Впрочем, нонконформизм сам по себе Василия не привлекал, ему была важна именно справедливость. Если, к примеру, ты требуешь мыть уши – то мой их сам! Иначе это подлый обман. Поэтому тех учителей, которые по-настоящему разбирались в своих предметах, он уважал. Это же сразу видно – разбирается или читает тупо по учебнику. Больше всего он уважал трудовика, который гнул гвозди голыми руками, умел вырезать лобзиком из фанеры идеальный круг, не намечая циркулем, и с лёгкостью управлял токарным станком. Но и труд не давался Василию: пилки гнулись, свёрла ломались, из фанеры лезли щепки и впивались в ладонь. Ну как ты киянку держишь, Вася? – укоризненно гудел трудовик. Ну кто так держит? Ты же, Вася, не хер моржовый держишь, а рабочий инструмент! Вот так надо, вот. Ну, бей! Василий бил, но киянка соскакивала и попадала по пальцу.

6. Когда правда победит

В седьмом классе Василий увлёкся музыкой в стиле рок, все дни напролёт слушал повстанческий панк, а на день рождения попросил гитару. Все родные замерли: вдруг это судьба, вдруг он станет музыкантом, артистом, композитором? Благоговея, мама с бабушкой отправились в магазин и приобрели недорогую, но красивую гитару с изображением пламени на деке. Продавец одобрил их выбор и подтвердил, что многие великие симфонисты начинали именно с гитары. Он уговорил их взять ещё бронзовый бюст Брамса, чтобы юноша вдохновлялся, и дал телефон хорошего преподавателя. Бюст Василию понравился, но от преподавателя он отказался наотрез. Он засел за самоучитель и провёл несколько месяцев в упорных занятиях, мужественно преодолевая боль в пальцах, а мама с бабушкой ходили на цыпочках по коридору, замирая у его двери и прислушиваясь. Музыкальный пик наступил, когда Василий разучил серенаду Мусоргского и спел её от начала до конца, под неуверенные аккорды. Мама и бабушка плакали и целовались за дверью. Но увы, за плавным взлётом последовал крутой спуск, и Василий быстро охладел к гитаре. Всё-таки музыка – это не моё, сказал он на кухне. А что же твоё, Васенька? Но тут уж отец вступился: дайте парню погулять, пока молодой! Жизнь долгая, ещё определится. Ещё отпашет своё!