Леонид Гартунг - На исходе зимы

Тополев сидел рядом с шофером, смотрел на дорогу сквозь ветровое стекло и старался узнать родные места… Иногда он называл вслух лог или поле, и шофер согласно кивал.

А потом вдруг пошли совсем незнакомые места. Вдали темнел лес. Чернели стога прошлогодней соломы.

— Лиса! — радостно вскрикнул Тополев.

— Что? — встрепенулся Васицкий.

— Лиса мышкует, — уже другим тоном, спокойно объяснил Тополев. Около стогов стояла неподвижно, настороженно худая, тощая лиса и спокойно провожала взглядом машину.

«Что это я — „Лиса, лиса!“ — как ребенок», — недовольный собой, думал Тополев.

— «Нет, не усну», — понял Васицкий и, чтобы чем-то занять время, сказал Тополеву:

— Несколько рановато вы к нам едете. Заглянули бы года через два-три. Мы собираемся создать в Берестянке образцовый очаг культуры. Для всего района. Сегодня открываем библиотеку, планируем новый клуб на пятьсот мест, с расчетом, что будут на праздники приезжать и из соседних сел. Широкоэкранное кино. Фойе. Большая сцена. Комнаты для кружковой работы.

— Повезло Берестянке, — сказал Тополев.

— Именно в Берестянке есть объективные условия, — продолжал Васицкий. — Колхоз богатый. Кроме того, в Берестянке хороший секретарь партийной организации. Он во всем идет навстречу и умеет убедить колхозников. Библиотеку, например, построили исключительно на средства колхоза. Сами построили, никто им не помогал. И вообще у нас тут места хорошие. Кстати, почему вы супругу не прихватили?

— Супруга умерла, — отвечал Тополев, смотря вперед на белый горизонт. — Скоро уже год…

— Извините, — сказал Васицкий.

Жена Тополева погибла в автомобильной катастрофе. Поехала на прогулку с друзьями, а в пути на них налетел МАЗ. Илье Николаевичу позвонили, чтоб он приехал в больницу, но к его приезду жена уже умерла. Увидев в мертвецкой что-то обнаженное, бледное, обмотанное окровавленными бинтами, Тополев потерял сознание. Теперь он старался не говорить о ее смерти и даже не думать…

— Это что? Колодлево? — спросил Тополев, привставая, чтобы лучше разглядеть показавшуюся впереди деревню.

— Это Берестянка и есть, — засмеялся шофер.

Тополева поразило и огорчило, что он не узнал родной деревни. Когда машина поравнялась с поскотиной, он тронул шофера за плечо.

— Останови. Я дальше пешком пройдусь…

Тополевым овладело нервное возбуждение. Все вокруг словно происходило во сне, где реальное мешается с тем, чего никогда не было. Сама улица казалась теснее и у́же, хотя она, конечно, осталась прежней. Вот здесь находился колодец с журавлем. Или колодец был дальше? Да, пожалуй, дальше.

Навстречу медленно ехали сани. На санях стулья, ведра, детская ванна с книгами. Рядом, прихрамывая и держа вожжи в руках, шел мужчина. Взгляды их встретились. Мужчина остановил коня. Лицо его показалось странно знакомым. Тополев тоже остановился, всматриваясь.

— Вы не писатель, случаем? — спросил мужчина.

— Александр?

— Илья?

Тополев шагнул вперед, обнял брата, неловко поцеловал его в губы, затем в щеку, пахнущую морозом.

— Рука у тебя, Саня, как железная.

— А как же — к железу привычная…

— Значит, по отцовой линии?

— А как же… Сейчас вот только немного покалечился.

— Что такое?

— Пустяки. Познакомьтесь — моя жена. Екатерина. Катя.

Только теперь Тополев обратил внимание на женщину, которая подошла с цветком, завернутым в скатерть. Лицо ее показалось знакомым. И вдруг он вспомнил, кто она такая. Он уезжал из деревни в кузове грузовой полуторки, и вместе с ним ехал фельдшер и дед девчонки, которая попала под косилку. Она была вся забинтована — и лицо, и руки, и сквозь бинты просачивалась кровь; и девочка, сидя на коленях деда, все валилась назад, ослабевшая от потери крови, все подремывала, а дед будил ее, боясь, что она умрет во сне, тормошил…

— Ты, я вижу, куда-то перебираешься?

— Так ведь у нас радость — квартиру нам дали в бывшей библиотеке.

— С новосельем, значит?

— Цветы замерзнут, — сказала Катя. — Поехали.

Асаня тряхнул вожжами. Лошадь не спеша тронулась.

— Мы считали, вы несколько попозже… Не успели перебраться.

— Называй меня на «ты», — сказал Тополев.

— Отвык.

— За столько-то лет — немудрено, — сказала Катя.

— Позвольте, я понесу…

Тополев взял из рук Кати алоэ.

— Хороший цветок. Его и на раны и внутрь. Очень полезный, — пояснил зачем-то Асаня.

Когда подъехали к старой избе с голубыми ставнями, Тополев вспомнил: да, это библиотека… Отсюда, по сути дела, началась его сознательная жизнь. Этот бывший кулацкий дом — каким он большим и красивым казался когда-то. Теперь он поблек. Все в жизни блекнет: теперь не влекут к себе с прежней силой ни книги, ни женщины, ни далекие края… Мир вокруг тускнеет… В сущности, жизнь очень неинтересная штука.

Подъехала еще одна подвода, и Тополев начал помогать носить вещи.

— Вот перегородку поставили, получилось две комнаты, — пояснил с радостной улыбкой Асаня.

«Боже мой, чему он радуется? — удивился Тополев. — И вещей — кот наплакал. Не умеет… Ничего не умеет брат. И жену взял калеку».

Появилась девочка в серой шубке с красными рукавичками.

— Дочь наша, — сказал Асаня. — А это твой дядя…

На Тополева уставились серые большие глаза. «Вон как, оказывается, у него уже дочь».

— Мне надо сходить, взять чемодан… предупредить… Я не один.

— Но вы…

— Обязательно приду. О чем речь. Только не надо на «вы».

— Я привыкну потом, — виновато проговорил Асаня.

Тополев еще раз посмотрел на красивое чистое личико девочки и подумал: «Неплохо было бы иметь такую»… Жизнь шла как-то так, что все не было времени. И он говорил жене — не сейчас… Всегда находилось что-то, что мешало иметь детей. То квартиры не было, ютились в комнатенке, то сердце пошаливало, то впереди маячила интересная поездка за границу, то надо было писать книгу. Когда не стало жены, он подумал: «Слава богу, хоть детей нет». А сейчас впервые вдруг снова возникла мысль о детях…

С этими размышлениями он подошел к новой библиотеке. Возле крыльца стоял газик Васицкого.

Старик ждал Тополева в читальном зале. Обнялись, поцеловались. Старик был чисто выбрит, в новом костюме, выглядел бодро.

— Садись и рассказывай, как деревня понравилась.

— Деревня помолодела.

— А мы стареем?

— Если судить по вам, этого не скажешь.

Тополев действительно не ожидал увидеть старика таким. Он словно был прежним, на двадцать лет моложе, только чуть поблекшим. И глаза те же — цепкие, веселые.

— Как же это ты, Илья, вдруг Вадимом стал? Мы получали твои книги и не подозревали, что земляк пишет…

— Стало быть, не читали?

— Теперь прочли…

— А вы по-прежнему — сеете доброе, вечное?