Сергей Смирнов - Ангелы приходят и уходят

А пока нужно было жить.

Зачем — кто знает?

Просто нужно — и все.

Декабрь 1979 года. Томск

Странно. Дверь была вроде та же — и в то же время совсем не та. Сначала, не поверив глазам, Ковалев вышел из подъезда, огляделся — нет, дом тот же, и двор. Обошел вокруг дома. Нет, ошибиться было невозможно — здесь она жила, здесь.

Он снова вернулся в подъезд. Осмотрел покрытую дерматином дверь, позолоченные шляпки обойных гвоздей, кнопку звонка. Позвонил.

Долго-долго не отпирали.

Потом раздался детский голос:

— Кто?

И сразу же:

— Мамы нет дома!

Ковалев постоял, подумал. Опершись о перила лестницы, стал ждать.

Выходил из подъезда, курил. Темнело. Люди шли от автобусной остановки, в окнах вспыхивал свет.

Какой-то мужчина стал отпирать соседнюю дверь.

— Извините, — сказал Ковалев. — Я хотел спросить… В этой квартире кто живет?

Он кивнул на обитую кожей дверь.

— А вам чего? — хмуро спросил мужчина.

— Здесь моя знакомая жила. Женщина одна.

— Ну, есть здесь женщина, — неохотно ответил тот.

— А фамилия? Алексеева?

— Не… Нефедовы тут живут. А вы, случайно, не из райисполкома?

— Нет, я просто, прохожий… А Алексеева тут жила, не знаете?

— Не… Как Нефедовы заселились, так и живут. Уже пять лет. Юрка токарем работает на ГПЗ…

У Ковалева было такое выражение лица, что мужчина спросил:

— Чего надо-то?

— Алексеева тут жила. Ирка. Ирина Владимировна. Ну, как же — здесь, точно здесь. Квартира двухкомнатная…

— Квартира у них трехкомнатная. Двухкомнатные — они по этой стороне. А Алексеевой я не знаю. Мы тут все в один год заселились, как дом сдали. Ошиблись вы, выходит.

— Не мог я ошибиться. Вот и лестница та же… И стена. Вот видите — тут надпись была, гвоздем. Ее забелили.

— Ну, надписи — это мальчишки безобразят… Не знаю, как это вы… Хотя, бывает. Тут много домов одинаковых. Может, вы в подпитии были, или как…

— Подождите, — Ковалеву пришла в голову новая мысль. — А собака у них, у Нефедовых, была? Черная такая?..

— Собака-то? Собака была. Черная. Делась куда-то… А может, и сейчас есть, черт ее знает…

— Злющая такая, маленькая, да? Стойте! А Юрка этот, Нефедов — он какой? Невысокий такой, чернявый?

Ковалев даже за руку мужчину схватил, но тот руку с возмущением выдернул:

— Ты не хватай, не хватай!.. «Чернявый»!.. Никакой он не чернявый. Русский он, чего ты?..

— Ну, что русский — понятно. Но брюнет?

— Никакой не брунет. Обыкновенный… Чего тебе, вообще, надо-то?

— Вы не обижайтесь, — сказал Ковалев. — Понимаете, не может быть такого, чтоб вот так: был человек — и не стало. Я про Алексееву Ирку говорю. Ну, может, она здесь комнату снимала?

Мужчина слегка ошалел.

— Когда?

— Ну, полгода назад, год?

— Да какую комнату! Говорю же — у них всего две комнаты, а самих — четверо, Юрка с Танькой и двое ребятишек.

— Ну, может, они уезжали куда?

— Кто?

— Да Нефедовы же!

— Откуда я знаю?.. Слушай, я с работы иду, устал, а ты тут с расспросами. Шел бы ты, а?

Мужчина с яростью захлопнул дверь, и Ковалев остался на площадке в одиночестве.

Постоял, ничего не понимая. Потом, вздрогнув, вспомнил. Выскочил из подъезда, забежал в другой. Лампочка тут еле тлела, трудно было рассмотреть что-нибудь на грязных ступеньках. Ковалев наклонился, вглядываясь. Ничего не было видно — если и были следы крови, так их замыли давно, подумал он. И вдруг в глаза бросилась знакомая надпись на стене: «Мне нужен труп — я выбрал вас. До скорой встречи. Фантомас».

Какое-то время он, оглушенный, не мог собраться с мыслями. Только тупо глядел на надпись.

Вышел на улицу, сел на скамейку. Вот сюда подъезжала «скорая», чтобы забрать его. Забрать, увезти из этого одичавшего мира, отвечающего на любовь равнодушием.

Он глядел на снег, вслушивался, и наконец услышал: «Здесь мы! Здесь мы! Нету нас, нету нас! Забыли нас, предали нас!..».

Вскочил. Бросился к подъезду, требовательно нажал кнопку звонка у дерматиновой двери.

Дверь открыла полная женщина, в кудряшках. Из-за ее спины выглядывал мальчуган — тоже в кудряшках.

— Здравствуйте, — сказал Ковалев, стараясь говорить спокойно и отчетливо. — Здесь живет Алексеева Ирина Владимировна?

— Нет. Нету такой, — испуганно ответила женщина и попыталась закрыть дверь.

— Минутку… Вы мне только скажите, где она сейчас. Как ее найти?

— Не знаю! Не знаю ничего!

— Мама! — сказал мальчуган. — Это кто?

— Дед Пихто и бабка с пистолетом, — ответила женщина и закрыла дверь. Но напоследок посмотрела на Ковалева так, что он сразу же понял: она знала, она все знала…

Щелкнул замок.

Ковалев вышел из подъезда, в сумерках прошел через двор, по тропинке обогнул один дом и второй, спустился на дорогу. На той стороне была остановка, и на ней стояли люди, а за остановкой был обрыв, наполненный тьмой.

«Нет, ничего я в этом мире не понимаю, ничего…» — он стоял и смотрел на пробегающие мимо машины, на отражения фонарей в обледеневшем асфальте и думал о том, что вот всё и закончилось, теперь уже точно — всё. Тот, прежний мир исчез, а здесь теперь — другие дома, другие люди, и даже звезды совсем другие.

И он сам стал другим. И надо было начинать жить сначала.

Как начинать? Зачем? Он не знал.

И все-таки начал.

Но это уже совсем другая история.

Октябрь 1990 года. Томск

Мясоедов крепко спал, положив голову на кухонный стол. Выпустил толстые губы и сладко чмокал: доедал во сне свое коронное блюдо, свою вкуснейшую курицу.

Ковалев и Вова сидели в другой комнате, в темноте, у окна, на полу. Между ними стояла пустая бутылка и две стопки.

— И что было потом? — спросил Вова.

— Ничего не было, — ответил Ковалев. — Ирка уехала, или просто исчезла. Через несколько лет я в газете вычитал про случаи нарушения жилищного законодательства. И там, в газете, было написано про Нефедовых. Они, мол, незаконно прописались в квартире бывшего главного инженера стройтреста Вэ-Вэ Алексеева.

— Ну, так за бабки же, понятно, — мотнул головой Вова.

— Так что меня тогда обманули. Сговорились, значит. Она, Ирка, эту квартиру Нефедовым оставила. Продала. Газета у меня хранится до сих пор. И всё. Больше от неё ничего не осталось. Будто и не было человека. Ч ведь даже подруг её потом искал, — а нету и подруг! Ну, словно приснился, привиделся человек. Явился с того света. Ангел-хранитель.

Вова хрюкнул, но усилием воли преодолел скептический настрой:

— И вы больше так никогда и не виделись?

— Кажется, виделись. Но, может, это и не она была, может, я обознался… На вокзале. С ней парни какие-то сидели, пьяные. Один морячок на балалайке играл. И плясал. Маленький такой. Она в ладоши прихлопывала. Я остановился — там автоматы газетные, — вот стою за автоматами и смотрю. Парень играет, а кругом сутолока, узлы, чемоданы, диктор по радио что-то гнусавит. Я все жду. Вот, наконец, она голову подняла. Она? Вроде, она. А вроде и нет. Гляжу — она, точно она. А потом раз: нет, не она. Ну, она один раз мимо меня посмотрела, другой. На третий раз я её взгляд поймал. Ну, и всё. Меня будто током ударило. А она голову повесила. Я стою столб столбом. А тут как раз электричка подошла, народ вскинулся, побежал, повалил. Она и парни эти — тоже. Я было за ними, к выходу, да куда там: двери узкие, пока протолкался, на перрон выскочил — их нет нигде. Я вдоль вагонов пошел. Иду, в окна гляжу. Народ лезет, толкается. Ругань. Я отошел в сторонку. Стою, курю. И вот в одном окне вдруг вижу — она. Стоит, молча на меня смотрит. Но стекла грязные, видно плохо. Я подбежал к окошку, рукой давай махать — и тут электричка тронулась. Я бегу. Ирка стоит, смотрит. Я ей машу, кричу что-то. Перрон, гляжу, кончается — сейчас кувырком полечу, там колдобины и туннель еще, водосток. И вот, только я от окна отстал, — она мне вдруг руку подняла. Попрощалась, вроде.