Олег Зоин - Вчера

Командир дружины раздал красные нарукавные повязки, проинструктировал новичков, кто, как, где и на каком участке проспекта должен патрулировать, и дружинники парами через бурлящее молодежью фойе начали выбираться на улицу.

Сенька вызвался идти с Евстафьевым, который неугомонно бурчал что–то вроде «Зачем мне эта канитель?..» и тому подобное. По небольшому местному Бродвеюот аптеки до ресторана фланировали воркующие парочки, бесшабашные компании пестро одетых чувакови превосходных чувих.

— Бей стиляг, спасай Россию! — проходя мимо патруля, подкусил какой–то веселый тип.

— Взять, что ли, гада?.. — предложил Евстафьев, но гад ухмыльнулся и, больше ничем не нарушая порядок социалистического общежития, нырнул на всякий случай в толчею. Некоторые прохожие, завидев повязки на рукавах Сеньки и Евстафьева, подчеркнуто брезгливо отворачивались, не решаясь чистосердечно выматерить, некоторые вроде бы одобрительно подмаргивали, а один старичок, подпирая скрюченной спиной стену аптеки, что–то прошамкал невразумительное. Но по тому, как важно поднял он обкуренный большой палец, нельзя было не сообразить, что он прошептал поддерживающе: — Правильно, на большой затеяли… Порядок, он — дело общее…

Вполне освоив Бродвей, по которому ещё вчера они прошвыривались безучастными рядовыми гражданами, ребята решили было зайти в «Кулинарию» выпить кофейку или минералки.

Однако народ у аптеки беспокойно зашевелился, и из быстро распухавшей толпы затреньчал свисток. А ведь за аптекой начиналась зонаГущина и Глюева.

Услышав свисток, Сенька и Евстафьев, стыдясь побежать, быстро пошли к месту возможного происшествия.

— Напрасно спешим, — хныкал Вовка, — там Глюев уже без нас десятка два шпаны успел скрутить. Ты же знаешь, мой тёзка — здоровый лоб, здоровее не придумаешь…

Сенька вспомнил как исповедывался ему Глюев на рыбалке и ничего не ответил Евстафьеву.

— Дорогу ассенизаторам! — брезгливо приветствовал их какой–то смурной,до крайности плюгавый соплячок из числа тех, что воображают себя продрогшими фиалками на смердюче унавоженной грядке жизни. Евстафьев сжал кулаки и двинулся на смурного со словами:

— В лоб тебя, придурка, хряснуть или просто по морде?..

Сенька удержал его руку. Нигилист ретировался, едва слышно изрыгая забористые матюки. Народ немного раздался, и патрульные увидели Гущина и Глюева, склонившихся над нарушителем. Ребята пытались поднять с земли яростно отбивавшегося гражданина в коричневом, теперь основательно перепачканном пылью демисезонном полупальто.

— Нате вот шарфик на вашего алкоголика! — протянула полосатый шарф высокая глазастая и приятно грудастая девушка, тронув Сеньку за рукав.

— Ну, почему же моего? — хотел было откреститься Сенька, но шарф показался ему невероятно знакомым. Пригнувшись и заглянув в лицо вдребезги пьяного буяна, он с отвращением узнал в нём соседа по дому Игоря.

— Ну довольно с ним чичкаться, — объявил Гущин, — останавливайте любой грузовик, отправим в вытрезвитель.

— Я человек, — хорохорился, размазывая слезы, Игорь, — и ничто, запомните, ничто человеческое мне не чуждо! Вот! Или, если желаете, по–латыни: Homo sum et nihil humanum… Впрочем, вы все — сволочи, сброд. И не вам бухтеть по–латыни… — он крепко загнул по–русски.

— Бейте! — Вдруг он переменился в лице, наливаясь тяжелой яростью.

— Бей! Вот ты, грузин, — оклабился Игорь в сторону Сеньки. — Бей! Тебя же учили бить, что же ты, ска–ти–и-на, сачка давишь?!

Сеньке хотелось одного — чтобы Игорь его не узнал, так было почему–то стыдно.

Выручил Евстафьев, удачно тормознувший «Газон», наполовину загруженный светлыми даже в темноте головками капусты, темными конусами свёкл и невзрачно–серыми мешками с картофелем.

— Куда-а путь держим? — строго спросил молоденького шофёра дружинник при исполненииВова Евстафьев.

— Да вот в ресторан овощи везу. В «Театральный»… — Беспрекословно ответил шоферюга и предусмотрительно потянул из бардачка пучок бумажек.

— Вот путевочка, а вот накладная на товар! Вы лучше кого другого возьмите, а то ещё капусту потопчет товарищ тот, что пьяный, — намекнул шофёр.

— Во–первых, если «товарищ тот, что пьяный», шевельнет языком, я его буряком по морде почешу, — бешено вращая глазами заверил Евстафьев, — а во–вторых, кабак подождёт. Вкидывайте клиента, ну, взяли!

И обмякшего Игоря вбросили вчетвером в кузов, куда следом примостился Глюев, а Гущин сел в кабину показать дорогу.

— Чего там! — смутился водила, — где вытрезиловка, что ли, не знаю?..

— Ну, тогда газуй! — разрешающе махнул рукой Евстафьев, перехвативший вопросительный взгляд шофера, принявшего Вову за начальника в данном происшествии. Машина тронулась, и Евстафьев с Сенькой пошли опять по Бродвею, а Вова опять начал придуриваться и хандрить:

— Ну за что мне такое наказание, пьянь всякую подбирать? Пошли бы сейчас ко мне, раздавили бы поллитра, а уж огурчики у меня, во-о! А? — Лукаво поглядел он на Сеньку.

— Брось бузить! — Отмахнулся расстроенный Сенька. Его потрясло падение Игоря, короче, ему было не до шуток.

— Ну что ты взъелся? — Беззлобно огрызнулся Евстафьев. — Ну кто тебя заставляет?.. Удивительно прямо–таки!.. А тебе кого, милашка? — Куда–то в сторону обратился Вова.

Сенька обернулся, чтобы предотвратить какую–нибудь нетактичность, сотворить которую Евстафьеву — раз плюнуть…

Он увидел улыбавшуюся Ирину, и у него тотчас отлегло от сердца.

— Мне вот этого! — Смеясь, ответила она Евстафьеву, беря Сеньку под руку. — Глаз с него не свожу, а он хоть бы посмотрел разок… Ишь ты!

— Ну и ну! — Развел руками поражённый Евстафьев. — Вот это хохма! Расскажу завтра в цехе — не поверят!..

— Вот, знакомься — моя жена! А он — мой товарищ по смене.

— Ну, я уже давно и подробно знаю вас, Володя, заочно. Мне Сенечка много рассказывал и о вас, и вообще о бригаде…

— Да? — Удивился Евстафьев. — А вот нам о вас он ничегошеньки не поведал. Скромно промолчал. То есть умолчал…

— Неужели не говорил? — Подхватил его шутку Сенька. — Ну, если так, тогда мы исправим ошибку сейчас же. Мы, то есть Ирина и я, приглашаем тебя на свадьбу и попробуй забыть!..

Иринка довольно заулыбалась и, крепко взяв ребят под руки, повела их по залитому огнями проспекту.

Утро выдалось тихое. От легкого морозца заиндевели крыши домов и сухие травы так и не скошенных осенью газонов, а на погасших клумбах, сопротивляясь наступающей зиме и намереваясь дожить до октябрьских м ероприятий, догорали кумачовые канны.

Кумач вовсю пылал уже и на стенах зданий. Его огненные крылья метались и над асфальтом, протянувшись в нескольких местах поперёк проспекта, и на куполе старинного особняка, занятого обкомом коммунистической партии, и на вершине тонкой мачты над городским отделением Госбанка и между восемью массивными колоннами облдрамтеатраимени всемирно известного театрала Николая Щорса.