Олег Зоин - Вчера

Там к Сербе отнеслись так, словно знали его лет четыреста, и будто он всего на минутку выходил в сад прогулять Леночку.

— Падай на кровать! — предложил Сербе белобрысый косенький парень после того, как довольно сильно пожал Сеньке руку. Был Славка весьма крепко сбит, одет в розовую майку с перекрученными плечиками и в синие мешковатые лыжные штаны.

— Иди ко мне, моя крошечка! — Схватила дочку Света и принялась чем–то кормить её из стакана, орудуя в нём чайной ложечкой. У окна на табуретке визжал магнитофон «Яуза‑5», а за прислонённым к стене столом сидело двое. Один высокий, но жидковатый в кости Виктор, якобы студент музучилища, а второй, — низенький, прямо крохотный, с чёрными усиками, смахивающий на еврея или армянина, но уже лет двадцати восьми, — Марк Матвеевич Перцов, поэт и вообще деятель культурного фронта.

Так это же Марик, давний, хотя и призабытый друг Сеньки. Ура! Они по–братски обнялись.

Среди толпившихся на столе безголовых пивных бутылок отыскали запечатанную, шумно открыли и налили в стакан, протянув Сербе. В дальнем углу Света довольно внятно объясняла Славику, да так громко, чтобы все слышали, что Семён «Маринин хахаль. Не обижайте его!»

— Весьма кстати вы пополнили наши ряды, — обрадованно, как выпряженный из брички мерин, застонал Перцов, приглашая Семёна выпить. — Сень! Это ж сколько мы не виделись? Год или два?.. Люди! По такому случаю к хренам танцы–манцы, расширьте кругозор, послушайте мои новые поэзии! Тихо!

Он проворно вырубил маг, вытащил прозрачно–коричневую катушку со зверской какофонией и привычно заправил новую бобину.

— Слушайте, сейчас начнутся стихи Марка! — Честно предупредила компанию Света, и действительно, зажигательное липси вдруг оборвалось и преображённый электроникой до неузнаваемости голос автора вырвался из аппарата:

Ливнем листьев ласковых

Лето пролилось,

Огненною краскою

Сад промок насквозь.

Словно лист,

Оплавленный

В яростной борьбе,

Презирая правила,

Я лечу к тебе…

— Недурно, — похвалил Марка Матвеевича Серба. Он сам бескорыстно любил поэзию, увлекаясь, подобно многим вокруг него, Есениным и Евтушенком.

— Ну, если недурно, так с меня причитается, — расцвёл от удовольствия Марк Матвеевич и, роясь в бумажнике, извлёк оттуда и эффектно бросил на кровать сначала новый червонец, а затем ещё пятёру, выключая, ввиду явной неподготовленности слушателей к высокой поэзии, маг.

— Слав, смотайся в «Гастроном». Закуска ни к чему, а хлеба прихвати. Продолжим кир, братцы! — Роскошно картавя, объявил поэт.

Ненастроенный пить Серба, тем не менее, чтобы не показаться мелочным в глазах Маринки, вытащил и дал Славке четвертную. С другой стороны, он даже не представлял, как же можно обойтись пятнадцатью рублями, если за столом усядутся шесть человек. Виктор–музыкант тоже не выдержал и добавил трёшку. Кроме того, Славик напихал в авоську пустых бутылок.

— Сеня тоже интересуется литературой, — не утерпела Ирина. Она сказала эти слова с неприкрытой гордостью, ожидая, что ответит Марк Матвеевич. Тот заметил её ожидание.

— Между прочим, девочка, я знаком с Семёном не один год и знаю его как свои пять пальцев. Почему бы тебе, Семён, не приходить на заседания «Мартена»? Я сейчас руковожу этим известным литобъединением. У нас там ты бы оч–ч–чень много почерпнул в смысле техники стихосложения, формы, идеи, наконец…

— Некогда, да и не пишу я, в общем–то, уже… Интерес мой, главным образом, читательский, — увернулся Серба, чтобы не говорить Марку Матвеевичу неприятных вещей вроде того, что он уже далёк от школярских дебатов о том, что такое хорей или ямб, и что как–то он и сам руководил подобным любительским литературным объединением, хотя лично, считает, не написал ни одной ст о ящей строчки.

— Чепуха! — Не понял его Марк Матвеевич, которого так хотелось Семёну, как прежде, назвать по–детсадовски Мариком, но никак не по имени–отчеству… — Чепуха! При желании культурный человек всегда сможет выкроить пару часов в неделю во имя искусства. А вы знаете, люди, сколько способных работяг приносят мне на рецензию свои опусы? Тьма! Поэты нынче расплодились невероятно. Так придёшь?

— Нет, некогда, — повторил Серба и для убедительности рассказал вкратце, как нелепо погибла Людмила.

— Невозможно! — заходил ходуном Марк Матвеевич. — Скажи, как мне пробраться к вам в цех? Удастся ли оформить пропуск, как корру«Индустриалки»? По сути, поэмы, баллады и драмы валяются у тебя, Семён, под ногами. Такой материал пропадает! Шик! Боже, но кто тот пижон с гаремными привычками, скрывающийся под кличкой «Эдик»?

— Он работает в типографии, — коротко ответил Серба, не желая развивать тяжёлую тему, — Эдуард Мадоляну, наборщик. Здоровенный такой, белокурый.

— Ницшеанская белокурая бестия в приднепровском издании! — Воскликнул Марк Матвеевич, бравируя эрудицией.

— Да нет, он просто козёл, бессердечный притом козёл, — продолжал Серба, — хотя все козлы бессердечны…

— А ведь я знаю этого Эдуарда, — снова перебил его Марк Матвеевич, — там у них в наборном не так уж много белокурых половых гигантов. Встречал, как же. Действительно, он, кажись, из Молдавии. За что вот я не люблю наш город, так за провинциальную осведомлённость — «кто, где, кого…». Не успело загореться, как сразу же звонки — «Танькин Ванька в баньке Маньку очень стильно зажимал…»

— Ну и хорошо, что на виду. Меньше безобразий творится. А как кто зароется в свою нору, так сразу начинает хохмы отмачивать, — встряла в разговор Света, — или даже уголовные выбрикиполучаются… У нас тоже на резино–техническом одна забеременела от слесаря, а он выдурил у неё аванс вроде костюм к свадьбе купить и на лесозаготовки под Архангельск умотал…

— И кто там на лесоповал смылся? — Переспросил, заходя в комнату, Славка и поставил на стол бутылку «Столичной», пару бутылок дешёвого рядового портвейна и сиротливую буханку хлеба.

— Это я про Виталика рассказываю, того, что к тебе в прошлом году ходил, — отозвалась Светка.

— А что, правильно мужик сделал, — как умудрённый борьбой с бабьим верховенством мужчина отпарировал Славка.

— Ой, вы не верьте ему, — гордо засмеялась Света, — наш Славочка не такой! Он нас никогда не бросит, да, ласточка?

Ласточка направился на помощь к Виктору, сосредоточенно однако безрезультатно возившемуся с замолкшим магнитофоном, а Света поставила на стол приятно нарезанные малосольные огурчики. Марк Матвеевич тем временем успел откупорить бутылки и уже бренчал стаканами, изображая куранты. При всём том он философствовал: