Эва Курылюк - Эротоэнциклопедия

Мама Сильвио рассказала мне, что их дом в Принстоне был настоящим приютом для животных. Едва Сильвио начинал играть в прятки, под ближайшим деревом обнаруживался выпавший из гнезда скворец, раненый крот, черепаха со сломанной лапкой или бездомный щенок. Ряды скаутов он покинул в знак протеста: не мог смириться с тем, что акция «обеды для пожилых» не распространяется на негритянский, самый бедный район. Поэтому он упросил маму готовить на пятерых. И каждый день бегал в гетто с судками — носил обед двум парализованным старушкам. Одна оставила ему в наследство кота по имени Рыцарь, которого он забрал с собой в Чикаго. Учебу Сильвио начал с того, что основал в тамошнем гетто закусочную «Под голубым рыцарем». В уикэнды он сам готовил суп и спагетти.

Твоя Плания, Роло, — поистине загадка. Ведь я обо всем этом знала, но словно бы позабыла. Лишь рассказ доктор Бласс напомнил мне о моем герое. А за его спиной я увидала себя: good for nothing [75] Бездельник, никчемный человек (англ.). — на протяжении стольких лет. Теперь с этим покончено. Родится новая Плания и будет вести себя по-человечески. Проявит любовь к мужу, ведь она его любит. Позаботится о стареющем отце, который ничего плохого ей не сделал.

Ты подозревал, Роло, что я ненавидела отца больше, чем он того заслуживал. Однако в то, что он меня изнасиловал, в конце концов, видимо, поверил. Лишь Мел убедила тебя, что ты заблуждаешься, верно? Ты протянул ему руку, отец ее отверг. Он не мог тебе простить, что старый друг (а до войны больше, чем просто друг, да?) встал на сторону истеричной соплячки. И он прав. Пора тебе, Ролан, узнать правду. А потом, если сможешь, — простить Планию.

Доктор Бласс «раскопала» правду и подвела итог следующим образом: «Правда, как всякая правда, бывает эффектна, но чаще — банальна. Тем из нас, кого тянет к драме, трудно смириться с банальностью. И мы заменяем ее античной трагедией».

Именно так и поступила твоя бедная Пла-Пла: обремененная тяжелой наследственностью прапраправнучка немца-мифомана и Плании, спартанской поэтессы. Должно быть, во мне живы гены этой пары одержимых, «любовь» которых к Греции привела к войне с Турцией. Как жаль мне сегодня овдовевшего отца, имеющего такую дочку, как я! Кажется, Мел предлагала меня удочерить. Но он не согласился и решил заменить маму. Сам кормил меня из бутылочки, носил в мешке на лямках. Говорят, я цеплялась за отца, словно обезьянка, спала у него на груди.

Год мы были неразлучны. Разъединил нас папин роман с Ксантиппой, которую я возненавидела с первой же минуты. Она наняла для меня няню, купила коляску, выдворила из отцовской постели. И по сей день помню, как в присутствии папы я укусила Ксантиппу за нос. Сначала я не любила и маленького Кристоса, но тот быстро завоевал мое сердце: протягивал ко мне ручки, разражался плачем, если я убегала. Когда он подрос, то верил каждому моему слову, всегда принимал мою сторону.

Наветы Кристоса в адрес папы высосаны из пальца. Отец не затем отдал сыночка на воспитание, чтобы дальше «жить наедине с дочкой». Нет! Просто с нами двумя папа уже не справился бы, а меня он отдать не мог: мы были ужасно привязаны друг к другу. Вот тут «собака и зарыта».

После отъезда Ксантиппы в Штаты я сразу постаралась отвоевать свое место в папиной постели. Он сопротивлялся, запирался на ключ: я рыдала на полу под дверью спальни. Была зима, я заболела воспалением легких. Когда я выздоровела, папа больше со мной не боролся: мы вновь, как прежде, спали в обнимку. Порой я чувствовала его ночную эрекцию, но пока была маленькой, не обращала на это внимания.

Наступило время созревания. Неожиданно возникающая твердость начала меня возбуждать. Я обнаружила, что она связана с моими прикосновениями. На двенадцатилетие отец подарил мне первый лифчик. Я все чаще просыпалась среди ночи: прикасалась к отцу, просила, чтобы он меня обнял, поцеловал. Он притворялся спящим — некоторое время. Потом выскакивал из постели, бежал в туалет, сопел, спускал воду, мылся. Мне казалось, что это имеет какое-то отношение ко мне. Со временем я поняла, в чем дело. И пожелала, чтобы он сделал «это» со мной, как с женой.

Подвернулся подходящий случай: папа вернулся за полночь, слегка под хмельком; сразу лег. Я сняла с себя все, кроме лифчика, и скользнула в постель. Отец ничего не заметил. Он крепко спал, храпел. Я протянула руку к ширинке, прильнула к отцу: ощутила твердость у него между ногами. Папа засопел раз, другой. Прижал меня к себе. Потом засопел в третий раз и проснулся. Почувствовал мою наготу и, как ошпаренный, выскочил из постели. Заперся на ключ у себя в кабинете. Ночь провел на козетке, на рассвете ушел. На кухонном столе оставил записку: «С сегодняшнего дня ты спишь отдельно».

С этим я смириться не могла. Начался ад. Отец запирался в спальне, я безумствовала. Раздевалась донага и билась о дверь: лицом, грудью, животом, ягодицами. Однажды майской ночью я так поранилась, что утром отцу пришлось везти меня в больницу. На вопрос, что случилось, я зарыдала и «призналась», что папа меня избил и изнасиловал. Пришел гинеколог. Он осмотрел меня и понял, что я лгу. Отправил к психиатру, тот — к психоаналитику: идиоту, который мне поверил.

Знаешь, сколько продолжался мой психоанализ? Шесть лет. Конец ему положил лишь отъезд из Афин. По мнению доктор Бласс, на психоаналитика следовало бы подать в суд, но этот болван уже умер. Именно он вбил мне в голову то, во что поверил сперва ты, потом Сильвио, то есть нагромождение лжи. С помощью психоанализа я должна была «вспомнить» отцовское преступление.

Мой целитель тоже практиковал психоархеологию, только использовал не метод расслабления, сна, спокойствия, укрепления воли. О нет! Он гипнотизировал меня и терроризировал, чтобы внушить то, во что сам хотел верить. Регулярно усыплял, предварительно зачитывая подробные описания жутких сексуальных сцен. Я погружалась в кошмарные сны, от которых он меня внезапно будил — одним и тем же вопросом: папа делал с тобой то же самое? Я неизменно отвечала: да.

Доктор Бласс спросила, не приходило ли мне когда-нибудь в голову, что психоаналитик был в меня влюблен и поэтому жаждал уничтожить папу в моих глазах. Нет, я никогда об этом не думала, но теперь полагаю, что это более чем правдоподобно. Начало лечения было очень странным: психоаналитик при мне разорвал письмо от психиатра, в котором наверняка содержалась информация о моей девственности. Потом взял меня за руки и прошептал, что врачи — «заодно с отцом».

Однако доктор Бласс не возлагает всю вину на психоаналитика. Она подозревает, что я, когда билась головой о дверь, могла получить сотрясение мозга. А я почти уверена, что анорексия, которой я заболела в шестнадцать лет, привела к серьезным гормональным нарушениям. Действительно, перед выпускными экзаменами у меня на несколько месяцев прекратились менструации, а я вообразила беременность, виновником которой был, ясное дело, отец. Когда месячные возобновились и сопровождались сильным кровотечением, я вбила себе в голову — и аналитику тоже, — что это выкидыш.