Леонид Корнюшин - Полынь

Он насмешливо посмотрел на входившего в калитку Ельцова и скрылся в хлеве, нанизывая на вилы беремя травы. Василий Федорович отбивал косу на наковальне под навесом сарая и, увидев медленно подходившего племянника, быстро, но несуетливо, что отличает деревенских людей, встал с елового чурбака и спросил:

— Как там? — Видно было, что его волновало то, справился или же нет на косьбе племянник, опозорился, вытянул? — Кончили, что ль, весь участок?

— Кажется, ничего, — ответил Ельцов, чувствуя, что в этом было скрыто громадное значение крестьянской трудовой жизни, то есть то, чтобы выйти наравне со всеми и не опозориться. И он подробно рассказал, как шла косьба. Он с чувством неловкости сказал также, что чуть не упал в одном месте на ряд, но все-таки выдержал и дотянул. Как ни старался Иван объяснять все сдержанными и спокойно выраженными словами, он, должно быть, не замечая того сам, выразился не без умысла, выставляя с хорошей стороны свою работу. Иван увидел, что Василий Федорович как-то странно, точно близоруко, сощурился и по углам его глаз пробежала быстрая тень насмешки, значение которой не было понятно студенту, но и в то же время он не мог не почувствовать ее иронический смысл. Когда племянник замолчал, Василий Федорович со странным и непонятным Ивану жестом дернул книзу его руку и скупо похвалил:

— Я рад, рад. Позору не было у нас в роду. И не должно его быть, — добавил он и пошел в хлев к скотине. Ельцов же отправился в хату. В чисто подметенной зеленым березовым веником горнице пахло тестом и перегнанным молоком. Жарко топилась печь, строкали и гудели смолистые сучья, шипела яичница на огромной и очень черной сковороде, кипел двухведерный чугун с запаренными отрубями. Анастасья обернула на его шаги сквозь бьющий столбом пар широкое и плоское лицо и, дрожа огромными, болтающимися без лифа под кофтой и видимыми в незастегнутой прорехе грудями, ловко и быстро вывернула дымящийся чугун в деревянную шайку. И, крикнув: «Катька, толки!» — стала орудовать ухватом в печи. Смущенная появлением Ивана, Катя быстро подошла к шайке и живо начала колотить в ней толкачом, так что паром заслонило ее всю.

— Есть хочешь? — крикнула Анастасья таким голосом, как кричат на лошадь, на корову, и тут же решила, не ожидая его ответа: — Ничего, подождешь, малец, пока все.

— Подожду.

Он хотел предложить свою помощь толочь пойло, но раздумал и, еще больше горбя плечи и пощипывая бородку, которая особенно ненужной была здесь, среди мужиков-колхозников, в большинстве уже не носящих бород, стоял около стены.

— Подождешь, — сказала женщина, но не зло, а добродушно и, видимо, как сыну. — Хватит толочь, неси. Эй, Митька! Ты че, пострел, носишься? Я тя куда послала? — закричала она в окно. — Ну, погоди у меня!..

Поужинав, Иван вышел за ворота. В деревне продолжал отовсюду слышаться говор и смех. Была суббота. В клубе, что стоял на возвышенности, ярко светились окна, играла музыка, и там, должно быть, намечались танцы. Он остановился в окутанном полумглой проулке и прислушался. И внизу, и выше, в сторону огней клуба, слышался все тот же смех и говор молодых голосов; затем все заглушил звонкий голос, который с выкриком пел частушку. Частушка с ёканьями и подхватами другими сильными голосами показалась ему необыкновенно звонкой и веселой по своей удали.

Та высокая музыка, что поразила его на косьбе, вновь и с большей силой зазвучала в нем. Мимо него, белея кофтами и отплясывая на ходу, прошли девушки. Одна из них оглянулась на студента, и Иван узнал ее и вспомнил, что о ней говорили как о бедовой. Когда он подошел к клубу, танцы были в самом разгаре. Скуластый, очень крупного роста и большой физической силы парень в накинутом на плечи пиджаке внимательно посмотрел на приблизившегося к ярко освещенному кругу Ельцова и сейчас же нагнулся к маленькому, с рассеченной губой и щекой своему товарищу и что-то сказал ему. Тот сдвинул на ухо кепку, что-то шепнул ему в ответ и, не спуская глаз с Ельцова, стал пристально следить за ним. Ельцов чувствовал, что за ним следят, как за чужим. Огромный парень, тоже не спуская глаз с Ельцова, с полным спокойствием подошел к нему. Отставив левую ногу назад, он с высоты своего роста спросил:

— Откуда взялся?

Ельцов не знал, что сказать ему. Парень еще дальше отставил ногу. И как-то машинально Ельцов сделал то же самое, отчего подошедший парень сразу нахмурился и будто немного смутился, но быстро принял опять позу спокойной уверенности в себе.

— С нашими смотри не заигрывай, нос расшибем, — сказал он, подмигивая, но все смущаясь чего-то, возможно, того, что эту свою позу он только осваивал и еще не привык хорошо к ней.

Студент улыбнулся на эти его слова. Естественная и примиряющая улыбка Ельцова несколько озадачила парня. Он тоже, выказывая доброту души, улыбнулся во все необъятное свое лицо, но помимо воли, не желая казаться простодушным, проворчал:

— Я это к слову.

Вытащив портсигар и предложив папиросу, Ельцов тем самым окончательно растопил недоверие к себе. Парень усмехнулся, закурил и, хлопнув его по плечу, отправился в клуб.

Идти в клуб после всего этого Ельцову не хотелось. Постояв какое-то время, он бесцельно пошел в конец деревни. Звуки радиолы удалялись и глохли, и теперь около него стоял лишь один ничем не нарушаемый покой засыпающей земли.

Иван не заметил, как очутился за околицей, за последним двором деревни, и под серебристым светом звезд на него набежала охваченная дремотой, уже колосившаяся рожь, а за полем странно светлел большак — древняя дорога, идущая мимо этих привольных хлебных равнин, засыпающих деревень и людей, так много сделавших славного на этой доброй земле. Вышедший из-за облака месяц хорошо осветил впереди тихо шелестевшую наливающимся колосом и уходящую до далекой гряды кустарников цветущую высокую рожь. Справа, обметанная ветлами, дремала и едва внятно бормотала на перекате река. Внизу, под берегом, томно и сладостно, словно состязаясь в безотчетном веселье, кричали и захлебывались от восторга лягушки. Вечер стоял тихий, лунный и настолько прекрасный, что очаровывало все кругом; он свернул с тропинки и шел, как во сне, по туго бьющейся о колени траве.

Он остановился и осмотрелся. Над осеребренной заводью сквозь легкий туман виднелись спины пасшихся лошадей. Было так дивно, так отрадно кругом! На месяц нашло облако, закрыло его совсем; желтое пятно постепенно становилось ярким, оранжевым, а над рожью за рекой, над деревней все трепетало тихое голубое сияние, все темнело небо с востока и все больше и гуще прибавлялось звезд на западе, все ярче и ярче мерцали они в реке.

Он прошел шагов сорок назад и остановился около какого-то плетня. За ним, за яблонями, смутно обозначались пустынный и широкий двор, крытый соломой сарай и большой дом с пятью освещенными окнами на дорогу. От копны сена, видневшейся в левом углу двора, текла будоражащая хмельная пряность. Ельцову показалось, что в сене кто-то шевелится. Он с бьющимся сердцем отбежал в тень акации и, прижимаясь к высокому плетню, стал напряженно слушать.