Алексей Серов - Обеднённый уран. Рассказы и повесть

— Сидеть, сидеть. тихо, тихо.

Тишка не сел, он принял самую угрожающую позу из своего скудного арсенала и продолжал глухо ворчать. Волк пару раз мельком глянул на него, и это было как удар кнутом, от которого Тишка пригибал голову к земле. Но ничего, голову он снова поднимал. Волчьи глаза горели зелёным, он улыбался своей длинной пастью. Наверное, Тишкины потуги казаться грозным веселили его. Он побыл ещё несколько минут, закончил с хозяином игру в «гляделки» и отступил на два шага от костра. И вдруг волка не стало. Ни шума, ни движения. Мгновенно растворился в лесу, как снежинка, упавшая в воду. Но это не значит, что его нет совсем. Наоборот, он стал водой, он стал всем вокруг. Он стал лесом.

— Ушёл, — сказал хозяин. — Какой матёрый-то был, а, Тиша?

И даже не думай, что мы сегодня будем здесь ночевать, сказал Тишка хозяину. Лично я иду в деревню, а ты как хочешь. Но лучше пойдём вместе, мне тут страшно совсем.

— Ладно, Тиша, пойдём, — сказал Сухарев. Он аккуратно загасил костёр, взял длинную суковатую палку и зашагал в деревню. Тишка путался у него под ногами, боясь отступить хоть чуть в сторону. — Ну, ты давай уже не трясись, стыдно должно быть тебе, такому большому!..

Тишка жалобно повизгивал, виновато оглядываясь на хозяина. Что поделать, это ведь волк, а страшнее волка никого для собаки нет.

Около дома стояла хорошо знакомая Сухареву «четвёрка». Это была машина его старшего сына Петра. Дмитрий Иванович остановился возле неё, зачем-то попинал колесо. Н-да… Понятно было, что сын приехал со срочным делом. Не стал бы он просто так отыскивать среди ночи сельского пастуха в доме полуглухой бабульки. Но вот приехал, разыскал и сидит там уже, и стол разобран и готов к употреблению.

Сухарев вошел с улицы, кивнул старушке, обнял сына. Давно не виделись, лет пять. Из лёгкого на подъём молодого парня сын превратился в плотного, почти толстого мужика с первой сединой.

— Здравствуй, сын.

— Здравствуй, батя.

Прошли к столу, сели.

— Загулял ты чего-то, по молодухам бегаешь, видно, — сказал Пётр. — Полночи тебя жду.

— Какие там гуляния. Вон с собакой в лесу сидел, картошку пёк. Если б знал, что ты приедешь.

— Да ладно, шучу я, — сказал Пётр.

— Ладно. Как мать-то?

— Ничего, как всегда. Болеет. Ругается.

— Понятно.

— Дело есть, батя. Давай выпьем.

— Ну, давай.

Выпили.

— Говори, не стесняйся. Чем смогу, помогу, — сказал Дмитрий Иванович.

— Да, помощь твоя потребуется. Деньги мне нужны, батя. Много денег. И срочно.

— Дело свое открывать хочешь, что ли?

— Нет, батя, нет. Все гораздо хуже. На счётчик меня поставили.

— Это как — на счётчик?..

— Ну, так. тебе лучше и не знать, раз не знаешь. В общем, накрутка идёт за каждый просроченный день. Денег я много должен, и негде взять.

— А кому должен-то?

— А вот это тебе совсем лучше не знать. Очень серьёзные люди, с ними шутить нельзя. Если не отдам деньги с процентами, меня просто убьют. Вот такое дело.

Дмитрий Иванович задумался.

— Денег-то у меня на книжке не очень много. Слушай, а если твою машину продать?..

— Она копейки стоит. Да не волнуйся, её я тоже, конечно, продам. Всё уже продал. Последняя надежда осталась — на тебя, на твою квартиру. Нашу.

Пётр был прописан в квартире Сухарева. Юридически имел право на половину жилплощади. Но теперь претендовал на всё.

— Так много денег? — удивился Дмитрий Иванович. — Что ж ты сделал-то?..

— Батя, не рви сердце. Сам знаю, что дурак. Но вот такая ситуация сложилась. Или-или.

— Ладно, — сказал Сухарев. — Если тебе это действительно поможет, забирай квартиру, продавай. А то, знаешь, у меня один майор знакомый есть в «сером» доме — он не поможет ли?..

— Батя! — воскликнул Пётр с болью в голосе. — Ну что ты такое говоришь? Ты хоть представляешь, в какой стране ты живешь?..

— Ладно, ладно, — послушно кивнул Сухарев, — понятно. Забирай. А я проживу, ничего. У меня здесь вон работа, жильё вполне нормальное. Не пропаду. Забирай, сын, ничего страшного.

— Давай ещё выпьем.

— Ну, давай.

Выпили.

— Что же ты не ешь? — спросил Пётр. — Ты бы хоть поел. Смотри, сколько я тебе всего привёз.

— Да не хочу я, наелся уже. Тяжело будет. Ты давай сам закусывай, ты ведь за рулём.

— Ладно, ладно, знаю. Батя, надо документы подписать.

— Давай подпишу.

Сын достал толстую пачку документов, и Дмитрий Иванович расписался там, где нужно было.

— Ну вот, — сказал он, отдавая сыну ручку, — теперь всё твоё. Лишь бы это тебе помогло. А так, не знаю, если что — зови, с ружьём приеду, будем отстреливаться. Ничего, прорвемся, сын.

— Теперь это не понадобится. Урегулирую быстро. Спасибо тебе, батя.

— Матери-то привет передавай.

— Передам. Надо ехать мне, батя.

— Езжай, только аккуратнее, ты всё-таки выпивши слегка.

— Ночью нет никого.

Они вышли на крыльцо. Там сидел Тишка и дружелюбно помахивал хвостом.

— Это, что ли, собака-то твоя, батя?

— Да, вот, Тихон Иваныч, собственной персоной.

Пётр погладил Тишку между ушей.

— Красивый.

— Красивый…

Полная самодовольная луна белым камнем нависла в прозрачном воздухе над их головами.

— Вот как это так, — сказал Пётр, разглядывая её, — вот висит она там, висит — и не падает. Странно.

— Так ведь дура она, вот и всё, — сказал Дмитрий Иванович. В голове у него довольно сильно шумело от выпитого и от переживаний, да давление разгулялось некстати.

Пётр повернул к отцу мокрое от слёз лицо.

— Прости меня, папа.

— Это ты меня прости. И не думай, Петя, — сказал старший Сухарев. — Со мной ничего не случится. Всё будет нормально. Главное, чтобы ты там урегулировал всё.

— Урегулирую, папа.

— Ну, поезжай.

Они обнялись, Пётр сел в машину и уехал.

— Вот, Тишка, — сказал Дмитрий Иванович. — Первый раз за тридцать лет меня папой назвал.

Он тоже заплакал, с непривычки кривя губы.

— Тридцать лет.

Тишка встал на задние лапы, а передние положил хозяину на грудь и принялся слизывать ему слёзы со щёк.

— Да. А понимаешь ли ты, дурачок, что нам теперь некуда возвращаться? Некуда отступать нам, у тебя нет будки, у меня квартиры. Ничего-то у нас вообще нет. Мы с тобой вот здесь, и больше нигде. Некуда нам отступать. Ничего ты, дурень, не понимаешь. Пойдём-ка погуляем, надо проветриться, а то скоро на работу, а я тут пьяный.

Они пошли гулять в поле, к реке. Сухареву было одновременно и плохо, и очень хорошо.

— Папой назвал.

Он бродил вдоль реки и грозил кулаком полной луне:

— Дура!..

Его мотало, как на палубе в шторм, и вполне естественно, что он свалился в небольшой овражек. Да очень неудачно — ударился головой о корягу, потерял сознание и сунулся лицом прямо в воду неглубокого ручейка, буквально через десять метров впадавшего в реку. Захлебнулся. А белая луна невозмутимо смотрела на эту картину сверху, с неба, и снизу, из реки.